– Тогда что? – нетерпеливо перебил Зорко.
– Тогда я перестану быть невидимкой. И попрошу, чтобы… чтобы она стала моей мамой. – Фонарик помигал, словно вместе с Ермилкой застеснялся своего признания.
– Ой! – вдруг весело спохватился Ермилка. – А чиркать-то об чего? Я же босой. Зорко, оставь мне сандаль!
Зорко, словно завороженный, снял сандалию. Она попрыгала по полу – Ермилка надел ее.
– Великовата. Ну, не беда, затяну ремешок… Теперь идите.
– Куда? – спросил Лён. Он опять был как во сне.
– Прямо по коридору. Это долго… Но в конце будет щель, вы в нее пролезете. А дальше будет дорога. Вы по ней идите, а я вас догоню… А если не догоню, идите пять километров, до поворота на Приморский тракт, а там уж – куда хотите. А раньше никуда не сворачивайте, иначе будет беда… Возьмите фонарик…
– А ты как без него? – растерянно сказал Лён.
– Ха! Невидимки видят в темноте, как на солнце… Не надо прощаться, это плохая примета. Идите…
Зорко и Лён пошли. В какой-то сумрачной завороженности. Желтый круг света выхватывал перед ними из тьмы бетонные плиты.
Так они двигались минут пять. А может, десять. Или час…
Зорко вдруг остановился, снял вторую сандалию, аккуратно поставил на бетон. Молча шагнул дальше. В этот миг потянуло свежим воздухом. Наверно, из близкого выхода. Лён стал на месте как от толчка. Зорко тоже. Лён посветил назад. Луч выхватил на бетоне одинокую сандалию. Зорко и Лён очнулись. Разом!
– Он же взорвется по правде! Навсегда! – Зорко бросился назад. Лён догнал его. Но пробежали они лишь чуть-чуть. Окружавший их бетон дрогнул, все качнулось. С гулом.
Гул был не сильный. Но такой тугой, словно с орбиты сошел весь земной шар.
Потом плиты сдвинулись, просели, сверху посыпалось. Бетонный потолок приблизился, заставил встать на четвереньки. Фонарик погас и потерялся. Впереди почему-то оказались скрестившиеся балки. Они… они были видны! Потому что из-за них сочился отраженный от бетона свет.
– Зорко, ты живой?
– Наверно…
– Лезем…
Через балки, арматуру и обломки плит, сквозь цементную пыль и потоки песка, что обрушивались на головы и плечи, они долго выбирались к свету,
Выбрались. В царапинах, со звоном в ушах, перемазанные. Но живые. Даже не покалеченные.
Было утро… Странно. Лёну казалось, что по времени еще середина ночи. Но подумал он об этом мельком. Главная забота – о Зорко:
– Ты правда целый?
– Ага… А ты?
Лён встал с четверенек. Зорко тоже.
Они были на пологом склоне, в зарослях дубняка. Сквозь листья били лучи, на траве горели капли. И пахло лесной свежестью.