– Он что, всегда так?
– А? – растерянно переспросила мачеха. – Ах вот вы о чем…
Да, он любит подремать. И утром, и вечером, и днем… Улягутся вместе с Тиби-тян и спят. Они большие друзья.
Пес уже прокрался к котацу и сладко сопел, свернувшись у отцовских ног – только кончик носа высовывался из-под полы кимоно.
– Каждый вечер как в постель, так мы с отцом спорим, кому спать с Тиби-тян. А тот посидит между нами, как раз посередке, а потом уляжется – сначала к отцу, а среди ночи ко мне переберется.
Мачеха весело рассмеялась.
Чувствуя, как к горлу вновь подкатывает тошнота, он посмотрел на собачий нос и вдруг почувствовал, что весь дом пропах псиной.
Наутро, открыв глаза, он услышал, как за стеклянными сёдзи сыплет дождь.
Вечером, несмотря на поздний час, он хотел вернуться домой, но поезда уже ходили только до Тиба, а делать пересадку было лень.
… Который час? – сонно подумал он. Темно, как совсем ранним утром. Свет сюда совсем не проникает.
Он взглянул на часы: почти восемь. В доме была мертвая тишина. Онбыло собрался встать, но передумал, решил дождаться, когда проснутся отец с мачехой. В Токио отец поднимался самое позднее в семь и начинал бродить по тесным комнатушкам. Интересно, до которого часа он спит теперь?… Среди ночи, а может, уже под утро его разбудили чьи-то тяжелые неуверенные шаги, и от безотчетного страха он невольно спрятался с головой под одеяло и затаил дыхание, но оказалось, что это мачеха вела отца под руку в туалет.
Она что, каждую ночь провожает его в туалет? – поразился он. Когда отец с мачехой снова улеглись, он еще долго не мог заснуть от смутной тревоги и невольно вслушивался в доносившиеся голоса. Вслушивался и думал: да, похоже, это повторяется каждую ночь. Наконец за стенкой угомонились, но минут через тридцать по жестяной крыше, словно горох, забарабанили дождевые капли. В Токио крыша тоже крыта жестью, однако дождь никогда не стучит по ней с такой силой. Просто, наверное, этот дом, сколоченный наспех, немногим прочнее купален на побережье, а может быть, здесь, на море, дождевые струи мощнее… Как бы то ни было, этот яростный грохот отнюдь не манил на продуваемый ветром двор.
… Вряд ли засну. Да в такую ночь кошмары замучают, подумал он, стараясь не задремать, но незаметно для себя все же заснул. До утра не просыпался, и кошмары ему не снились. Однако, проснувшись, он ощутил себя беспредельно несчастным. Не то чтобы не выспался или устал – просто какая-то безотчетная тоска. Он даже не смог бы сказать, отчего он несчастлив – несчастлив, и все, и горькая безнадежность, разрастаясь, захлестнула