Примерно в середине вечера, услышав гомон на улице и крики мальчишек-разносчиков, я послал за газетами. Жирные заголовки сообщали, что Германия объявила войну Франции, оправдывая это лживыми утверждениями, что французские летчики якобы нарушили нейтралитет Бельгии. Я без слов передал газету Холмсу.
– Странно, – бросил я, когда он проглотил новости, – думать о том, как мы ехали, чтобы обнаружить причину железнодорожной катастрофы. Кто бы мог предположить, когда мы отправились в Тэмпл-Коумб…
И не успел я закончить, как Холмс подскочил на кушетке как ужаленный. Он встал с широко раскрытыми глазами и лицом, белым как мел.
– Тэмпл-Коумб, Ватсон! – повторил он. – Это наша зацепка – Тэмпл-Коумб!
– При чем тут Тэмпл-Коумб, ради всего святого?! – закричал я.
– При всем, что только может быть, Ватсон. Ах, мой добрый старый друг, я уже говорил раньше, что вы не светитесь сами, но открываете дорогу свету, Ватсон, вы впускаете свет!
Он позвонил прислуге и быстро набросал телеграмму. Когда послание было отправлено, он вернулся на свое место и сел, улыбаясь и потирая руки.
– Холмс, – взмолился я, – ради Бога, скажите, что происходит?
– Я полагаю, мне следовало бы признать, что после всех этих лет, что вы наблюдали методы моей работы, вы почти ничему не научились! – ответил он. – Исключение – вот краткий ответ! У нас осталось трое подозреваемых, из коих учитель Скофельд наименее вероятен. Теперь мы располагаем средством определить интересующего нас из двух оставшихся – если это, конечно, кто-нибудь из них.
– А если нет?
– Тогда это должен быть третий – Скофельд! – отрезал он. – Право, Ватсон, уж не думаете ли вы, что смогли бы воздерживаться от расспросов по поводу очевидного так долго, чтобы составить мне компанию за поздним обедом?
Существовал еще один вопрос, ответ на который не казался мне очевидным, и я задал его:
– Что содержалось в вашей телеграмме?
– Там был вопрос к викарию из Тэмпл-Коумба о том, какие журналы он выписывал в 1906 году, – объявил Холмс. Это нисколько не прояснило для меня ситуацию, но я удержался от дальнейших расспросов.
Когда я отправился спать, ответ так и не пришел, и еще долгое время, после того как я улегся, друг мой мерил шагами гостиную.
Проснулся я рано, видимо, волнуясь оттого, что это должен быть последний день нашего расследования, и обнаружил, что Холмс уже сидит за столом, накрытым к завтраку, и чашку за чашкой тянет крепкий кофе.
Не успели мы закончить завтрак, как мальчик-посыльный принес телеграмму. Холмс торопливо разорвал конверт и выскочил из-за стола. Глаза его горели, он похлопывал ладонью по вскрытому бланку.