В кроне дамирагача зашуршал дождь, до них пока капли не доставали, но асфальтовые плиты стали быстро покрываться рябью темных точек, на этот раз у дождя намеренья были самые серьезные. Луна уже давно не показывалась.
– Пошли, сынок, в дом, – сказала мать.
– На нас же не капает, мама, может, он сейчас кончится, так хорошо сидим, завтра воскресенье.
– Да нет, этот дождь зарядил надолго, – тяжело поднимаясь, сказала мать, – кто все-таки тебе глаз подбил?
– Сейчас или давно?
– И сейчас, и давно.
– Упал я, – сказал Ислам, – эх, так хорошо сидели.
Он пошел к себе в комнату, лег и долго лежал с открытыми глазами, думая об отце, которого не видел уже двенадцать лет. После долгих скитаний по Казахстану и Сибири, тот нашел приют на Сахалине. То есть добровольно уехал туда, куда в царское время ссылали на каторгу. Ислам смотрел по карте, это было так далеко, дальше нельзя было убежать от собственного сына. Город, откуда приходили редкие письма, сваливался в Японское море. Это был край земли, настоящая Ойкумена. Засыпая, он вдруг с испугом сообразил, что если дождь надолго, то Лана на пляж не придет.
К счастью, как это часто бывает летом, к утру небо прояснилось, вернее, гроза прошла стороной, в горах, так как всю ночь были слышны отдаленные раскаты грома. А мать сообщила, что ночью видела, как в горах сверкали молнии. Ислам поднялся рано, но улизнуть из дома не успел. Мать попросила полить фруктовые деревья, в ее голосе было столько твердости, что он понял – сопротивляться бесполезно; взял ведра и пошел к колодцу. Уже оттуда, крутя ручку подъемника, сказал:
– Зачем поливать, если ночью был дождь, можно переусердствовать.
– Если ты называешь дождем те несколько капель, упавшие на землю, то не беспокойся, – ответила мать. Она сидела на крыльце на табуретке и контролировала его действия.
– Ну как же, а гроза? – настаивал Ислам.
– Гроза была в горах, далеко отсюда.
– Мама, подземные воды сообщаются, – поучительно сказал Ислам, – дождь был в горах, а вода уже здесь, подземная.
– Давай, давай.
– Мама, «давай, давай», – это не довод в научном споре, – возмутился Ислам. Он наполнил ведра, с усилием подхватил их и понес в сад. Когда он проходил мимо матери, она легонько хлестнула его прутиком, который держала в руках.
– Я понял, – сказал Ислам, – в прошлой жизни ты была надсмотрщиком. Он вылил воду под дерево и вернулся к колодцу.
На море ничто не напоминало о вчерашнем шторме, поверхность воды была гладкой и неподвижной, как зеркало. Море и небо были одного белесого голубого цвета. На горизонте две стихии сливались, и казалось, что весь мир находится в пасти огромной ракушки, распахнувшей свой зев. Моряк, К каковым Ислам причислял и себя, мог обнаружить на берегу следы вчерашнего буйства: там и сям валялась дохлая рыбешка, прибрежная галька местами была покрыта ржавым слоем листвы донных морских растений, над тушей выброшенного морем тюленя копошились вороны. Ислам исходил пляж вдоль и поперек, прежде чем нашел девушку. Она лежала у самой кромки, на мокром песке и задумчиво глядела на море. На ней был закрытый цветастый купальник, дивно облегавший ее стройную фигурку.