– Мне как-то неловко. Я не готов к такому повороту дел.
– К этому мужчины никогда не бывают готовы, но ты что, всю жизнь собираешься быть холостяком?
– Вообще-то нет.
– А ведь ты уже давно не мальчик!
Ислам вздохнул, с этим трудно было поспорить.
– Женишься, увезешь ее в Москву, она будет счастлива.
– С этим как раз не все гладко – я же совершенно не устроен, квартиру снимаю. Человек без корней. Да из Москвы-то, скорее, уезжать пора.
– Не преувеличивай. Вот как раз и пустишь корни. Ты где остановился?
– В старом «Интуристе».
– Живи здесь, зачем тебе деньги тратить?
– Мне там удобно, не беспокойся. Ислам поднялся, стал прощаться.
– Ты заходи к нам, хорошо?
– Если не уеду.
На улице было тихо и безветренно. «Даже климат изменился», – с раздражением подумал Ислам. Ставшие нарицательными бешеные бакинские ветра, задиравшие на женщинах платья, случались все реже. Неторопливо спустился к метро, постоял в раздумье, с грустью глядя на снующих вокруг людей, тяжело вздохнул и поплелся в гостиницу. В Москве он бы сейчас обязательно напился: настроение было самое подходящее. Но с собой у него ничего не было, а пить местные напитки он не рисковал – не любил двадцатиградусную водку и коньячный спирт, выдаваемый за выдержанный коньяк. Вернувшись в номер, Ислам заказал коридорной чаю, расположился в кресле напротив открытой балконной двери и, глядя на мигающую огнями Бакинскую бухту, провел вечер в воспоминаниях. Он не утруждал себя хронологией: сцены из армейской жизни всплывали в памяти ассоциативно. Вот картина со стихотворным началом: ночь, каптерка, фонарь за окном.
– Фамилия?
– Курсант Караев, – чеканит солдат, стоящий навытяжку перед начальством.
Старшина срочной службы Овсянников рост имел невысокий, но держался торчком, словно аршин проглотил, – особенность людей маленького роста – стойка, грудь колесом. Все как полагается: идеально вычищенные сапоги, ушитая по фигуре гимнастерка, белоснежный подворотничок, на плечах – небрежно накинутый бушлат, шапка-ушанка сползает на глаза, короткие светлые усики под вздернутым носиком. Но голос! От голоса старшины дрожат стекла в казарме, а у дневальных подгибаются коленки.
– Знакомая фамилия, – цедит старшина, – музыкальная, фон Караян, слыхал такую?
– Так точно.
– Земляк, может, твой?
– Никак нет, товарищ старшина. Герберт фон Караян, во-первых, немец, во-вторых, армянин.
– А ты?
– Я азербайджанец, но у нас есть композитор Караев.
– Родственник твой?
– Никак нет, однофамилец.
– Знаешь, зачем позвал?
– Никак нет, товарищ старшина.
– А подумай.