Между тем минуты протекали в полном безмолвии. Только тень позволяла догадываться о том, что было недоступно моему любопытному взору. Девушка сидела, опершись на руку; однако колебание тени, которое я сначала приписал дрожащему пламени свечи, вскоре вызвало у. меня недоумение, а затем и беспокойство. Я со страхом смотрел, как тень то наклонялась, то, казалось, с трудом выпрямлялась; мне даже послышались подавленные вздохи. Не совладав с собой, я ринулся в комнату: бледная, с угасшим взором, изнемогая от усталости, тревоги и нездоровья, девушка была близка к обмороку. В одно мгновение я перенес ее на постель, спрятанную за занавеской. Быстро прикрыв девушку своим плащом, я отыскал среди кухонной утвари уксус и осторожно смочил им ее лоб и виски.
Меня начинало беспокоить не только ее состояние, но и мое собственное положение. Никогда я не встречал более прелестной девушки, но именно ей, которая стала так мне мила, я мог нанести самую жестокую обиду, скомпрометировав ее. Благодаря моим заботам, ей стало чуть легче, и она стыдливом движением своей хорошенькой ручки показала мне, что мое присутствие стесняет ее. Я тотчас же отошел от нее, всеми силами души призывая ее мать поскорее вернуться, – ведь только она могла подать дочери настоящую помощь. Не раз мне мерещились шаги матери у двери, но обманутый в своих ожиданиях, я снова продолжал тревожиться.
После недолгого молчания я тихонько отдернул за навеску и увидел, что девушка спит спокойным сном. Какое-то особенное деликатное чувство, причина которого была мне понятна, побудило ее отодвинуть мой плащ и укрыться одеялом. Я не мог удержаться от желания поглядеть на ее черты: приподняв свечку, я, не отрывая глаз, любовался ее красотой, которую еще больше подчеркивали непринужденная грация позы и трогательная бледность лица. Несколько локонов наполовину закрывали девственный лоб, а нежная шея покоилась на распущенных длинных косах. Нет, никогда, и в более волнующей обстановке, столь редкие чары так не искушали мой взор и не рождали в моем сердце таких безумных восторгов. Но все же я скорее вонзил бы себе кинжал в грудь, чем посмел оскорбить хоть одним поцелуем свежие розы этого невинного лица Я только нагнулся, желая уловить ее легкое дыхание которого было достаточно, чтобы наполнить мое серди/ и мое воображение благоуханием любви.
«Какое безобразие! Что вам здесь надо? Кто вы такой?»
Я оглянулся, краснея и дрожа, как преступник. «Сударыня, – пробормотал я, – я ничего плохого v. сделал. Ваша дочь вам сама все расскажет, когда она проснется и оправиться от своего нездоровья.