Решетка вдруг лязгнула. Дверь отворилась, и из нее вывалился невысокий хрупкий золотоволосый монашек.
— Аллин! - завопила я, с трудом удержав порыв кинуться ему на шею. Он тоже, видно, сдержался и протянул мне руку. Лицо его так и лучилось, сияло, как солнышко. Он был еще светлее, еще радостнее, чем запомнился мне в квенсене. Как будто свет изнутри бьет. Огромные серые глаза так и впились в меня, словно вбирая целиком.
— Кей! Господи, как же я по тебе соскучился! Ну пойдем! Пошли в сад, во внешнем, там можно погулять.
И вот мы оказались в саду. Теперь он шел рядом со мной смешной, слегка подпрыгивающей походкой - на протезе, скрытом под одеждой - длинный белый ильветинский хабит, черный скапулир, как это принято у монахов-ильветинцев строгого устава, волосы подстрижены в кружок, а вот тонзуру в Дейтросе не выбривают. Волосы цвета спелого меда, и тонкие руки смешно торчат из рукавов хабита.
— А что у тебя с рукой?
"Ерунда, бандитская пуля", - хотела я ляпнуть, но не нашла, к счастью подходящего дейтрийского соответствия.
— Да что, как обычно. Хорошо у вас тут, - сказала я. Это невозможно было не сказать - у них и правда очень хорошо. Как в раю. Может, конечно, по контрасту, после всего недавно пережитого, так кажется. Но вообще-то думаю, если есть райский сад, то он примерно так и должен выглядеть. Только хорошо бы, конечно, листья еще были зеленые. Здесь они, как везде в Лайсе, желтые. Светло-желтые, распускающиеся, и желтеет под ногами молодая травка, и запахи, запахи - смолистых почек, и волнами - цветущих лайских яблонь и запах свежего хлеба из пекарни. И звуки. Птичий хор, такой слаженный и звонкий, словно специально репетировали с ним, и тонкое жужжание проснувшихся пчел. Легкий шелест уже распустившейся листвы. Клейкие, нежные листочки, тонкие до смешного. Неужели здесь можно жить всегда? Ходить в церковь восемь раз в день, читать старинные, в кожаных плотных обложках, молитвенники. Сидеть над книгами в библиотеке. Работать в саду. Кажется, мной опять овладевает грех зависти. Так нельзя. Это моя проблема - чужая жизнь всегда кажется привлекательнее своей.
— Тут Лекки недавно приезжала. Четвертого крестить, - пояснил Аллин. Я ахнула.
— Как? Она уже родила? Я даже не знала!
— Да, родила четвертого. Парня, - подтвердил Аллин. Я усмехнулась. Лекки как выскочила замуж после окончания квенсена, так и не вылезала из беременностей. Мужа ее я знала плохо, знала только, что он медар - врач какой-то.
— Она воевать-то собирается вообще?
— Да пусть рожает, дело хорошее, - сказал Аллин рассеянно, - и потом, а ты разве теперь не собираешься?