Больной очнулся не скоро. Увидев возле себя Эрику, он радостно оживился и пожал ей руки.
- Что с вами? - спросила она.
Глухим голосом человека, еще не вполне вернувшегося из небытия, он сказал:
- Я очень болен... там и альпинист сломал бы себе шею... Двенадцать километров до самолета оказались Дантовой дорогой в ад. - Девушка ничего не поняла.
- Вам надо всерьез приниматься за лечение.
Англичанин молчал. Закрыв глаза, о чем-то сосредоточенно думал. Потом тихо спросил:
- Я что-нибудь болтал в бреду?
- Да, но я не знаю языка, на котором вы говорили, мистер Паркер.
Он опять о чем-то напряженно размышлял.
- Вам не следует так много думать, мистер Паркер, - произнесла она шутливо.
Он поднял на нее глаза:
- Всю мою жизнь я слишком мало думал. К счастью, это позади.
Эрика не хотела иметь дело с загадками, она поднялась с места, чтобы уйти, но больной жестом остановил ее. Казалось, он понимал ее состояние.
- Фрейлейн Келлер, - заговорил он тихо. - Я не Паркер. Я - русский... пробираюсь к себе на родину...
- Пробираетесь? - с удивлением переспросила Эрика. - А почему вам не обратиться в советское посольство в Осло и спокойно ехать в Советский Союз. Зачем вы здесь?
Он пробормотал:
- Обратиться в посольство... Может быть...
- Хотите, я помогу вам, вызову сюда советского консула?
- Нет, нет, пусть это вас не беспокоит. Я жду моего друга. Он должен быть с минуты на минуту.
Когда она уходила, в дверях столкнулась с Крюгером - тот спешил к странному русскому.
Все это происходило рано утром, а днем, совсем недавно, у подъезда гостиницы остановился черный лимузин - приехал-таки Генрих Шольц.
Гросс внимательно слушал рассказ Эрики.
- Генрих Шольц... - повторил он, - где-то я уже слышал это имя. Но где и что?
Неожиданно Эрика порывистым движением схватила его за руку:
- Смотри, это же русский и его друг Шольц. Они идут сюда...
От гостиницы по тропинке вдоль берега бухты действительно шли двое мужчин. Неожиданно Гросс посмотрел вправо и тотчас вскочил на ноги: на взморье за мысом быстро всплывала подводная лодка, та самая, перископ которой они с Эрикой недавно заметили.
Крюгер оставил пачку советских газет. Можайцев просматривал статьи, корреспонденции с мест - черные строчки текста рассказывали о жизни там, на родине, к которой он стремился, на родине - такой близкой и все еще далекой. Можайцев ладонями с силой сжал виски: он был в отчаянии. Существование за океаном, долгие годы работы, которую он выполнял, не всегда понимая, для чего и кому эта работа нужна, - затем уединенное, поднадзорное пребывание в Брайт-ривер, все это отнюдь не способствовало развитию в нем самостоятельности и уверенности, в которых он сейчас весьма нуждался. После долгих лет такой жизни Можайцев словно очнулся от кошмара: мир был ослепительно хорош, но полон опасностей. Где-то вокруг шныряли люди Прайса и Харвуда, но где и кто они и как их можно провести, чтобы благополучно вернуться на родину, - этого он не знал, во всем этом отлично разбирался только Генрих Шольц. Однако Шольц, как назло, не появлялся.