Было уже совсем темно, когда, добравшись до Острова Декабристов, отпустив такси, разведчик пошел дальше пешком, на ходу разыскивая номер нужного ему дома. Нашел. Поднялся по полутемной, тесной, заваленной стружками и опилками лестнице и остановился у двери, на которой по соседству со звонком была прикреплена небольшая дощечка. Из надписи следовало, что звонок не работает, и предлагалось стучать. Годдарт тихо постучал. Дверь открылась, и перед ним предстала женщина с обрюзгшей физиономией, подстриженными волосами, одетая в потрепанные сатиновые брюки и неимоверно широкий черный свитер.
- Егоров, - представился Годдарт и приподнял шляпу.
- Борис Львович! Заходите, пожалуйста, я ждала вас.
Пока Годдарт снимал в передней плащ, хозяйка успела на кухне поставить на газ чайник.
- Сейчас будем пить чай, - сказала она, - угощу вас вареньем моего собственного изготовления.
Годдарт поблагодарил и протянул письмо.
- От отца Геронтия.
- Знаю, знаю - вы его родственник. Отец Геронтий!!! Это же святой человек! - лицо Лиховой исказилось в подобострастии, отчего рыжие пятна на нем вы ступили еще ярче. - Я бываю так счастлива, когда мне удается исповедоваться у отца Геронтия!
Годдарт надеялся, что ему удастся остаться одному, отдохнуть, сбросить с себя нервное напряжение последних дней, однако получилось иначе. Пришла женщина средних лет, остроносенькая, с бегающими серыми глазами на упитанном лице. Лихова представила ей Годдарта в качестве близкого родственника отца Геронтия. Женщина была расстроена отказом сына пойти учиться в духовную семинарию.
Она сокрушалась:
- Что ты, говорит, мама, с ума сошла: мои товарищи будут космические ракеты, спутники запускать, на другие планеты собираются, а я пойду на попа учиться! Ни за что, говорит!
- Ты у отца Петра была, что он посоветовал? - озабоченно спросила Лихова.
Отец Петр, священник из церкви, которую Лихова почему-то именовала "пасхой с куличом", оказывается, поогорчался-поогорчался да и махнул рукой на парня - нельзя же силой на него воздействовать, но мать еще не хотела сдаваться, размышляла, как бы все-таки уломать юношу, за тем и к Лиховой пришла.
Пока женщины обменивались соображениями, Годдарт встал из-за стола, прошелся по коридору, размялся.
Облик Лиховой становился ему теперь понятнее, он даже пошевелил губами, не в силах справиться с удивлением: прожить всю жизнь среди советских людей и остаться вот такой, какая она есть, - это же надо уметь!
У Годдарта мелькнула мысль: а вдруг ему придется долго общаться с ней... Он возвратился в комнату, уселся на диване и стал внимательно слушать. Говорила почти исключительно Лихова.