Думал, что дед Севастьян смутится. И ошибся. Ответ был заранее обдуман и тут же внуку дан: профессия мелиоратора к воде близкая, а дед и хотел быть подле своей стихии. Лишь наделав немало бед, понял Севастьян, что ошибся в расчетах. И близость к избранной стихии не означает еще ей служения. Тогда бросил дед прежнее ремесло и поселился навсегда в Пустосвятове: речку свою беречь, для внука охранять единственного.
О реке Пуетосвятовке Севастьян пекся как о родной дочери. Вернее сказать, куда трепетней. И деревья по берегам сажал, и сор с песчаных отмелей самолично выносил, и с директором совхоза покойным Завирушиным, пьяницей и матерщинником, бегал ругаться каждую неделю. Надеялся дед, что внук после его смерти сделается хранителем реки,
Есть, конечно, в Пуетосвятовке водяной – как не быть, – но какой с него спрос? Водяной только пугать умеет, по воде ладонями шлепать или неосторожных купальщиков на дно утаскивать. Но народ нынче смелый сделался, кого шлепками да утопленниками испугаешь? Подвел деда Роман, уехал в Темногорск, оставил без присмотра реку, как и мать свою родную. Как же мог он так поступить?!
Роман так явственно слышал эти упреки, что показалось ему – дед сам с ним говорит, будто живой. А может, и в самом деле – дед?
Могила Севастьяна Кускова была в самом конце кладбища – неухоженная, отмеченная двумя сросшимися березами; из травы едва выглядывал огромный валун – какой крест некрещеному? Роман с минуту постоял, глядя на поросший мхом камень, потом достал серебряную флягу и капнул на надгробие. Будто слеза стекла по ноздреватому камню, закатилась в трещинку и пропала.
– Деда, – сказал Роман, склоняясь к могиле. – Просьба у меня к тебе есть – поговори со мной.
Глотнул Роман воды из фляги, лег. Свернулся на могиле калачиком, положил голову на камень, как на подушку, и заснул. И стало ему грезиться, что дед заскорузлой, натруженной ладонью по волосам его гладит к приговаривает:
“Вот же глупый ты, Ромка, глупый-преглупый…»
И приснился ему сон…
Будто стоят они с дедом, как в прежние времена, на мосту; весна уже, солнце ярко светит, но люди еще в зимнем ходят – холодно, Пустосвятовка только-только ото льда вскрылась. Дед из корзинки в воду пряничных лошадок кидает. Но не помогают лошадки, не всплывает водяной на зов.
– Может, помер за зиму? – спрашивает Ромка шепотом. – Подо льдом задохнулся?
– Задохнулся! – передразнивает дед. – А кто ж тогда лед поломал?
– Сам собою.
– Глупый! Само собою на свете ничего не бывает. Само собою ничто не разбивается, никто не умирает, сама собою только глупость случается. Водяной на дне сидит, притворяется, что рассержен, чтобы мы ему гостинцев нанесли. Он у нас пряничных лошадок выманивает. Неведомая сила знаешь что больше всего любит? А? Не знаешь. А любит она больше всего, как любая сила, чтобы поклонялись ей. Не обижай реку, Ромка, никогда не обижай. Тех, кто любит тебя, никогда не обижай.