Повторив еще раз свои советы, Патч заворачивался в меховую полость и, сжимая в руках неразлучные пушки, быстро засыпал. Он никогда не храпел, потому что предусмотрительно смазывал ноздри маслом широколистной лаванды, хотя это можно было считать чрезмерной предосторожностью, особенно если учесть, что Патч устраивал лагерь в незаметных или труднодоступных местах. А чаще всего он строго следил за тем, чтобы место бивуака отвечало обоим условиям. Кроме того, он устраивал вокруг лагеря многочисленные ловушки, заботясь о том, чтобы избавить себя от всяких неприятных сюрпризов.
Иногда по вечерам, будучи в хорошем настроении, Патч доверительно раскрывал свои тайны.
– Если честно, Джаг, то у меня нет никаких особых секретов, – говорил он. – Можешь мне поверить. Главное – умение наблюдать и приспосабливаться. Наука выживания не требует ничего большего. Все придет само собой. Ты научишься смотреть на мир моими глазами. Когда-нибудь я тебе расскажу...
– Что вы мне расскажете? – нетерпеливо перебил его Джаг.
– Все и ничего. То, что я познал с тех пор, как появился на свет, и, поверь, мне есть о чем поведать тебе! Я прошел тысячи дорог, подо мной пала не одна лошадь, а уж сколько мне пришлось пострелять... – Патч красноречиво взмахнул рукой и продолжил: – Трудно представить себе то количество песка, что я сожрал, пробираясь безводными бескрайними пустынями, где глаза отвыкают от всяких геометрических форм, за исключением ровной линии горизонта...
– А почему вы нигде надолго не останавливались?
– Потому что не нашел до сих пор стоящего места. Когда где-то основательно устраиваешься; то начинаешь привыкать к своему углу и приходится постоянно себя сдерживать. И тогда ты становишься уязвимым...
– С вами такого никогда не случалось?
– Было раз, если мне не изменяет память. И вот чего мне это стоило, – хмыкнул Патч и распахнул на груди рубашку, показывая беловатый шрам совсем рядом с сердцем – мрачное клеймо смерти, на которое Джаг не раз обращал внимание, не осмеливаясь, однако, задать вопрос о его происхождении. – И если бы только это, – продолжал Патч. – Иногда остаются невидимые глазу раны, которые постоянно жгут тебя изнутри, отравляя душу...
– Вот как?
Джаг не всегда понимал речи Патча и в таких случаях остерегался переспрашивать и лезть ему в душу, чувствуя, что тем самым вторгся бы в запретную зону. Кроме того, он привык к зачастую бессвязным высказываниям старика, к похабным песням, к его нравоучительным поговоркам и прочей болтовне, которую слушал вполуха. Зато он весь превращался во внимание, едва разговор переходил на более серьезные темы.