– Никогда не забывай, что ты сам – единственная причина того, что случилось, – сказала она, и в глазах ее он не прочел ни жалости, ни обвинения. – С этой минуты ты должен уважать мое уединение, или же я вынуждена буду оставить этот дом. Выбор за тобой, царевич.
Она не стала ждать его возражений. Она молча удалилась, полная глубокого, можно сказать, царственного достоинства, читавшегося во всем – в ее осанке, в гордо поднятой голове, в том, как плавно развевались ее белые одежды. Хаэмуас смотрел ей вслед. Слуги, позабыв обо всех делах, собрались в дальнем конце сада, откуда с опаской наблюдали за происходящим, но пока Хаэмуас не был готов говорить с ними. Еще не пришло время.
Он повернулся лицом к дому, залитому ярким солнечным светом, и ему казалось, что он явственно слышит, как мощно плещутся волны Нила, как радостно несет он свои воды вниз, в Дельту. Хаэмуас думал о том, что Свиток следует бросить в огонь, но в глубине души он понимал, что это не имеет смысла. Свиток вновь появится у него в ларце, невесомый и такой безобидный на вид. И, проходя под тенью колонн, он с мрачной и горькой гордостью подумал, что стал теперь единственным владельцем Свитка Тота. «Сбылась мечта моей юности. С самого рождения надо мной тяготело проклятие, а я даже не подозревал об этом. Мой сын мертв, жена отвернулась от меня, а дочь удалилась в добровольное изгнание. Чем будут заполнены долгие годы, ожидающие меня впереди? Чем и кем сумею я занять зияющие провалы огромного приемного зала, пустых коридоров, озаренных светом факелов, белую гробницу собственной постели? Чем будут заняты мои мысли, когда я стану просыпаться среди ночи в полном одиночестве и буду лежать без сна среди мрачной, недоброй тишины?» Сделав знак Касе, он ступил в свои покои.
Обрати свои мольбы к Тоту…
Он – мудрец, выносящий приговор,
прощающий прегрешения,
оживляющий в памяти давнее прошлое,
хранитель времени и вечности…
И его слова да пребудут во веки веков.
Он с трудом повернул голову, стараясь дотянуться до воды. Вся комната погрузилась во тьму, и лишь ночник отбрасывал по сторонам легкие мерцающие блики. Слышалось чье-то тяжелое, хриплое, неровное дыхание – звук омерзительный и страшный. И лишь спустя некоторое время он понял, что этот звук вырывается из его груди. «Ну конечно, – умиротворенно подумал он, – наконец-то пришла смерть. Легкие мои сгнили – слишком много вдохнули они на своем веку древних испарений. Слишком много старинных гробниц открыто, слишком много поднято крышек саркофагов. Но вот уже двадцать лет, как я оставил мертвецов в покое. С тех пор как… После той, последней, гробницы в Саккаре. – Он почувствовал, как грудь сдавило, и некоторое время тщетно старался восстановить дыхание. Он лежал, раскрыв рот, крепко вцепившись руками себе в горло. Но вот напряжение спало, и до его слуха донеслось собственное, теперь более спокойное и ровное дыхание. – Где они все? – думал он с раздражением. – Каса, Нубнофрет – все они должны находиться при мне, привести жрецов, смачивать водой губы, подавать лекарства. Но комната, погруженная во тьму, совершенно пуста. Я один. Нубнофрет ко мне безразлична, но Каса… Ему по долгу службы не полагается быть безразличным».