– Понимаю, – ответила она.
Ее потрясло то, о чем она не могла сказать, слова, которыми она не могла воспользоваться, ибо он был ее мужем, и она любила его, да и двадцатилетняя привычка не допускала такой вольности. Для нее вопроса о правоте и неправоте вовсе не стояло: король был королем, помазанником Божиим, и долгом каждого, в особенности – каждого Морлэнда, было защищать короля. Делать же противоположное… Слово «измена» подразумевало не только преступление, но и грех против всего порядочного в роде человеческом – грех против верности, чувства благодарности, любви, благочестия, веры… Это слово подразумевало самое дурное, что только способен сотворить человек. Господь, Король и Церковь были едины, и ее жизнь принадлежала каждому из трех в отдельности столь же полно, как и всему их триединству.
– Я понимаю, – повторила она, – что до сих пор я тебя совсем не знала, хотя и пробыла твоей женой почти двадцать лет.
Эдмунд взывал к пониманию… что ж, вот она и бросила свое понимание ему в лицо. Он, в свою очередь, сделался холодным и неприступным.
– Во всяком случае, раз уж ты моя жена, тебе подобает знать, что ты обязана быть мне предана и послушна.
Мэри-Эстер слегка выпрямилась, словно солдат, которого отчитывают.
– Да, это я знаю.
Гордо подняв голову, она взяла Пса за ошейник и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. И так же, не опуская головы, Мэри-Эстер прошествовала по коридору в часовню. И там самообладание покинуло ее. Опустившись на свое обычное место и сложив на коленях руки, она заплакала навзрыд, убитая горем. Слезы струились по ее щекам: она была слишком горда, чтобы прятать лицо в руках.
Вид королевского имения был ослепителен: от тысяч свечей в Большом зале было почти так же светло, как от солнечных лучей: яркие краски, очаровательные дамы и галантные кавалеры, музыка, танцы, смех, на редкость уместные и изящные забавы… Общими усилиями лорду Ньюкаслу и королеве Генриетте-Марии[41] удалось воссоздать в Йорке довоенное и быстро исчезнувшее великолепие Уайтхолла.[42]
Королева возвратилась из Голландии с большой партией оружия и прочих припасов для королевской армии, а поскольку парламент удерживал все порты на юге, а также порт Гул на востоке, она высадилась в Бридлингтоне, где ее уже поджидал Ньюкасл с тысячью солдат, чтобы сопровождать обратно в Йорк. Там Генриетта-Мария должна была оставаться до тех пор, пока король не сможет прислать войско, чтобы забрать ее, поскольку путь между Йорком и Оксфордом пролегал через удерживаемую парламентом территорию. Ньюкасл никак не мог оставить Йорк – оба Ферфакса по-прежнему находились слишком близко от города.