– Прости меня, – произнес он.
– Тут нечего прощать, – устало отозвалась она. Но теперь сдерживаемый поток уже прорвался в нем, Эдмунд сжал ее, изливая слова отчаянным ливнем:
– Я никогда не хотел этого, ничего этого не хотел! Я делал то, что должен был делать – ведь я так чувствовал! Мой долг… все мое детство… моя мать… всегда долг, долг! Ведь не для своего же удовольствия я это делал, ты веришь мне? Меня воспитали так, чтобы я исполнял свои долг, – вот я его и исполнял, хотя это стоило мне всего самого для меня дорогого. Но разве я мог поступить иначе? Я же хотел сохранить все – ведь это единственное, что мне известно, единственное, что я умею делать. Вот я и старался. Морлэнд… наследство… если бы я только сумел сохранить его целиком… и я ведь сумел, разве нет? Только мои труды не принесли мне никакой радости. Они отдалили меня от тебя, Мэри. Чтобы быть верным своему долгу, мне пришлось нарушить верность тебе…
Оборвав себя, Эдмунд посмотрел на нее с пугающей страстью и томлением, посмотрел так, как человек, стоящий на эшафоте с уже одетой на шею веревкой мог бы смотреть на легкую струйку дыма на горизонте, поднимающуюся из трубы его родного дома.
– Таков был твой выбор.
Эдмунд отпустил ее руки и побрел к окну, чтобы посмотреть на укрывающий все вокруг снег. У двери послышался звук царапания, а потом она слегка приоткрылась – щеколда не была закреплена – и вошел Пес, разыскавший свою хозяйку. Он уткнулся носом под ее руку, и она рассеянно погладила его голову. Эдмунд отвернулся от окна и посмотрел ей прямо в глаза.
– Ты по-прежнему считаешь, что я был не прав, да? – спросил он.
– Да. Но тебе придется смириться с этим.
– Да, – повторил он.
Эдмунд опустил взгляд на лист, лежавший на его столе, поднял его и снова положил на место, похоже, не вполне понимая, что делает. Он подошел и снова встал рядом с Мэри-Эстер, и Пес, понюхав его руки, отошел в сторону и со вздохом улегся перед камином. Он теперь был совсем старым, неуклюжим и почти слепым, едва ли не все время спал.
– Мэри, голубушка моя, помоги мне.
Он протянул к ней руки ладонями вверх, и этот жест, казалось, показывал ей всю его бедность, эти беспомощные руки просили ее наполнить их своей щедростью. Она посмотрела на них, на него, размышляя, как он не понимает, что руки ее теперь так же пусты, как и у него.
– Прими меня обратно.
– Я люблю тебя, – сказала она чуть слышным затихающим голосом, словно далеко-далеко прокричала какая-то болотная птичка. – Я никогда не хотела отдаляться от тебя. Да, у меня тоже есть свой долг, как и у тебя. Но я всегда… всегда любила тебя.