В горнице было душно, остро пахло душмянкой смолистым кедром с отрогов
Кордильеров, на бересте возле лежанки сохла набранная Гедеоном малина. Монах рвал ее
вместе с росистыми ветками, принес словно хворост. Ананий сам ощипал ягоды, выбрал
покрупнее для пунша, остальные положил сушить.
Благодать,сказал он, вздыхая.Сила... Как с кровлей, отец Гедеон?
Монах отряхнул рясу, выгреб разбухшими пальцами мокрые листья из бороды.
Ветер...пробормотал он нехотя.Дожжь... Алеуты в море ушли.
Он переступил огромными стоптанными ичигами, оставляя на скобленом желтом полу
грязные следы. Гедеон снова провел много дней у Озерного редута, питаясь ягодами и
рыбой, которую ловил в студеной протоке. В крепость не показывался совсем. Баранов все
еще не вернулся, временный правитель был приторно любезен, называл монаха «святой
отец», но руки не подавал и раза два наказал Серафиме вытереть тут же при госте занесенную
монахом в комнату грязь.
Лещинский жил в нижнем этаже, рядом с зальцей, куда изредка вечерами пробирался
Гедеон. Монах задумчиво трогал клавиши органчика или при свете еловых сучьев в очаге
внимательно разглядывал живописные картины, корешки книг. Однажды Лука, приносивший
дрова для камина,Баранов велел просушивать помещение,видел, как Гедеон, улыбаясь
тихой, умиротворенной улыбкой, стоял перед картиной Ротчева «Меркурий с Парисом»,
дарованной колонии графом Строгановым.
Лука никогда не видел монаха таким спокойным и мягким и после его ухода не вытерпел,
чтобы самому не разглядеть полотно. Но, кроме богатой золотой рамы, ничто не поразило
промышленного. Искусство мастера до него не дошло. Лука почесал нос, бороду и решил,
что это, наверное, икона.
Богаческая церковь будет,заявил он Серафиме с гордостью, укладываясь на голую
лавку возле окна. Женщина спала отдельно.Все инородцы попрутся.
С отъездом правителя в крепости внешне ничего не изменилось. Так же били зорю в
четыре утра и девять вечера, выставлялся караул, дежурили обходные вокруг палисада.
Лещинский посылал партии ловить палтуса и треску, охотиться на диких баранов к вершине
Доброй Погоды, но отсутствие главного хозяина чувствовалось в каждой мелочи.
Колоши снова напали на рыбачивших островитян, убили троих. Грозились обложить
крепость, но пока только индейские юноши ночью проникли на верфь и унесли, как трофей,
якорные лапы. Лещинский устроил тревогу, выскочил на площадь в стальном панцире, сам
хотел вести отряд наказать дерзких, однако истощенные звероловы враждебно и молча
разошлись по казармам.