Партовщик пробился к порогу, решительно загородил дверь. Теперь он здесь был
хозяином.
Промышленные! крикнул он веселым, торопливым говорком.Стойте, почтенные.
Нет на Руси такого обычаю, чтобы из кабака уйти с пустом. Я угощаю!.. Вздуй огонь!
приказал он целовальнику.Водки сюда, калачей, пива имбирного!
Люди задержались в дверях. По-новому загалдели, засуетились. Оставшиеся на лавках
кинулись к столам. И хотя, кроме водки и браги да солонины с капустой, в трактире ничего
не водилось, угощение было дармовое, и толпа с жадностью накинулась на него. Снова
хозяин зажег свечу, а по углам на дворе уже наступали сумерки воткнули смолистые
лучины.
Козел не пошел в чистую горницу, остался вместе со всеми. Расстегнув на груди кафтан,
он притворялся, что пьет больше других, смешил, частил прибаутками. Описывал райское
житье на островах, ругал Российско-американскую компанию, рассказывал, как ее ревизоры,
чтобы поднять стоимость морских котов, цена на которых в Кяхте упала, сожгли в Иркутске
несколько тысяч шкур, якобы гнилых.
Кровь вашу пьют, промышленные,трезвонил он все тем же высоким добродушным
говорком, хлопая по спинам близ сидящих.
Но сам внимательно и остро следил маленькими, с мутной сетчаткой, глазами почти
за каждым из находившихся в трактире. Руки непроизвольно тянулись за пазуху, где лежали
давно приготовленные размякшие листки контрактов. И только усилием воли сдерживал
нетерпение. Люди еще недостаточно напились.
Гульба продолжалась всю ночь. Орали песни, качали трактирщика, кого-то били. К утру
у Козла было уже около двух десятков мятых, подписанных крестами бумажек. Бывшие
рабы снова становились рабами, на долгие годы, иные на всю жизнь. Угощение закабаляло
часто навсегда.
Дня через два Козел прекратил вербовку. Набралось свыше полусотни людей, больше,
чем мог ожидать он даже в лучшие времена. Судна для перевозки еще не было, и, чтобы
промышленные не разбежались, партовщик отобрал у них одежду. Закутанные в мешки,
сидели они под палисадами российской крепости, покорно ждали отправки. Так было всегда,
и не они придумывали законы.
Узнав о вербовке, Баранов даже не поднял головы от бумаги, куда записывал купленный
на казенных складах провиант. Потом отложил перо; прищурившись, глянул на смущенного
приказчика.
Такого добра не жаль,заявил он спокойно.Отбери, Филатыч, двадцатерых. Мыслю,
кто неразумней остались. А ежели...он потрогал бородку пера, взял его короткими, чуть
отекшими пальцами,кого перехватил он подходящего, забери. Скажи: не отдастутоплю
еще в гавани. Иди!