– Смерть всегда побеждает, рано или поздно. Она не пощадила даже моего великого отца. Доберется она и до меня. Весь вопрос в том, когда… и сколько боли мне еще предстоит испытать. Я не трус, Орион, – он на секунду закрыл глаза, и все его тело содрогнулось от нестерпимой боли, – но, поверь мне, то, что я уже испытал, более чем достаточно для одного человека.
Я стоял рядом с постелью хана, не в силах пошевелить даже рукой.
– Ты верный друг, – произнес Угэдэй, – ты колеблешься потому, что знаешь, если ты убьешь меня, пророчество Аримана никогда не сбудется и монголы так и не будут править миром.
Как я мог сказать ему, что именно стремясь предотвратить возникновение мировой империи монголов, я и пришел убить его?
– Твои пророчества нравятся мне куда больше, Орион. Пусть монголы живут в мире и согласии. Предоставим другим народам сражаться между собой за право править миром. До тех пор, пока мы сами будем наслаждаться миром… и покоем…
Его глаза снова закрылись, а тело изогнулось от приступа боли, как у человека, поджариваемого на медленном огне. Когда он открыл глаза, я увидел в них слезы.
– Я плачу, как женщина, – произнес он, улыбаясь с неописуемой горечью, – даже лекарство Аримана не может помочь мне сегодня.
Моя рука невольно скользнула к пустым ножнам, висевшим у меня на поясе.
– Не годится моим подданным видеть своего властелина столь слабым, – продолжал он, когда боль несколько отступила. – Великий хан не может показаться на людях со слезами на глазах.
Вспомнив, что Ясса запрещает пролитие крови среди монголов, я повернулся и взял подушку, лежавшую на полу, рядом с ложем Великого хана.
Заметив мое движение, Угэдэй улыбнулся.
– Прощай, мой друг с далекого запада. Прощай.
Я положил подушку на его лицо. Когда я поднял ее, в моих собственных глазах стояли слезы.
Я медленно вышел из шатра, миновав телохранителей, все еще остававшихся на своем посту. Буря утихла, и небо очистилось от облаков. Ночь закончилась, а с нею ушла и буря. Я добрался до своей хижины, отвязал лошадь и вскочил в седло.
Где-то в степи находилась моя Агла. У меня еще оставался шанс добраться до нее прежде, чем монголы узнают о моем преступлении.
В течение двух дней я колесил по степи, теряясь в догадках – пережила ли Агла грозу, начали ли уже монголы охоту на меня и какие новые козни замыслил против меня Ариман.
Утром третьего дня я увидел лошадь без всадника, мирно щипавшую траву. Я направил коня вдоль цепочки следов, отчетливо отпечатавшихся на еще влажной почве. Наконец я увидел маленькую фигурку, распростертую на земле. Пришпорив коня, я во весь опор поскакал к ней.