Раскачаешь люльку, обломится ветка,
Упадет малыш мой, и пойдет все прахом.
Она гладила мой лоб и пела. Мне представилось, будто я лежал в какой-то волшебной люльке, висевшей высоко на суку дерева. Пел и выл ветер, и моя колыбелька качалась от его порывов. Только бы сук не обломился! Я задумался.
Итак, господа, мой сук обломился, и я упал, причем очень неудачно.
Леди Синтия всегда позволяла мне целовать ее руки – но только руки! Мысль о ее плечах, о ее лбе заставляла меня дрожать всем телом. О! О губах я и думать не смел. Я никогда не говорил ей об этом, но мои глаза предлагали ей сердце и душу – все, все, что у меня было, – в любой день и час. Она брала все это, в ответ давала руки.
Иногда поздними вечерами, когда я сидел с ней, моя кровь вскипала в жилах и искала себе выход, она вставала и тихо говорила: «А сейчас идите и покатайтесь верхом». Она шла в свою комнату в башне, а я тихо следовал за ней. Она брала в рука небольшую книгу в парчовом переплете, читала ее несколько минут, потом вставала, подходила к окну и смотрела в темноту. А я шел в конюшню, седлал лошадь, мчался через парк, а потом – в поля. Там в сумерках я гонял свою лошадь как сумасшедший. Возвратившись, принимал холодную ванну и немного отдыхал перед ужином.
Однажды я отправился на подобную прогулку несколько раньше обычного и возвратился в дом как раз к чаю. Я встретился с леди Синтией в холле, когда шел принять ванну.
– Когда будете готовы, – сказала ома, – приходите, в башне вас ждет чай.
На мне было кимоно.
– Мне нужно одеться, – ответил я.
– Приходите так, как есть.
Я забрался в ванну, включил душ и через несколько минут уже был готов и направился в ее комнату. Она сидела на диване с книжкой в руке, которую отложила в сторону, когда я вошел. Она, как и я, была в халате – чудесном кимоно пурпурного цвета, расшитом золотыми цветами. Она налила мне чаю и сделала бутерброд. Я проглотил хлеб, быстро выпил горячий чай. Все мои члены тряслись. Наконец, из моих глаз полились слезы. Я опустился на пол, взял ее за руки и прижался головой к ее коленям. Она не отстранила меня. Потом встала.
– Вы можете сделать все, что хотите, – все. Но вы не должны говорить ни слова. Ни слова, слышите, ни слова!
Я не понял, что она имела в виду, но встал и кивнул головой. Медленно она подошла к узкому окну. Я не мог взять в толк, что мне делать и в конце концов молча приблизился к ней.
Я стоял в нерешительности, не шевелясь, слушая ее легкое дыхание. Потом медленно нагнулся к ней и коснулся губами шеи. О, это прикосновение было таким нежным: так не смогла бы ее поцеловать даже бабочка. По всему ее телу пробежал легкий трепет – она почувствовала этот поцелуй. Я целовал ее плечи, ее приятно пахнувшие духами водоем, ее милые уши – очень нежно, очень мягко, смущенно, по-мальчишески. Мои пальцы искали ее руки и ласкали их. С ее губ сорвался вздох и растворился в вечеряем воздухе. У меня перед глазами стояли высокие деревья, я слышал пение позднего соловья.