— Вертеп разврата? — Вот оно что. Теперь Тирион понял, откуда ветер дует. Он стиснул зубы и сказал: — Серсея рассказала вам об Алаяйе.
— Если ее так зовут. Всех твоих шлюх я в памяти удержать не могу. Как звали ту, на которой ты женился мальчишкой?
— Тиша, — с вызовом произнес Тирион.
— А ту, лагерную, на Зеленом Зубце?
— Вам-то что за дело? — Тирион даже имени Шаи не хотел при нем называть.
— Мне до них дела нет, как и до того, будут они жить или подохнут.
— Это вы приказали высечь Алаяйю. — В тоне Тириона не было вопроса.
— Твоя сестра рассказала мне, как ты угрожал моим внукам. — Голос лорда Тайвина стал холоднее льда. — Быть может, она солгала?
Тирион не стал отпираться.
— Да, я угрожал ей, чтобы защитить Алаяйю и помешать Кеттлблэкам дурно обращаться с этой девушкой.
— Желая уберечь шлюху, ты угрожал своему собственному дому и своим родным? Я верно тебя понял?
— Вы сами учили меня, что умелая угроза бывает порой красноречивее удара. На Джоффри, не скрою, у меня руки чесались тысячу раз. Если вам опять захочется высечь кого-то, начните с него. Но Томмен... с чего бы я стал трогать Томмена? Он хороший мальчонка и родня мне.
— Твоя мать тебе тоже была не чужая. — Лорд Тайвин встал, возвышаясь над своим карликом-сыном. — Возвращайся в постель, Тирион, и не говори мне больше о своих правах на Бобровый Утес. Ты получишь свою награду — ту, которую я сочту приличной твоим заслугам и положению. Но запомни: больше дом Ланнистеров я тебе бесчестить не позволю. Со шлюхами покончено. Следующую, кого я застану в твоей постели, я повешу.
Он долго смотрел на приближающийся парус, решая, жить ему или умереть.
Умереть было бы проще. Для этого только и требовалось заползти обратно в свою пещеру и дать кораблю пройти мимо — тогда смерть сама нашла бы его. Его давно уже сжигала лихорадка, исторгая из кишок бурую жижу и посылая ему трясучие, бредовые сны. Каждое утро он просыпался слабее, чем был, и говорил себе: ничего, теперь уж недолго осталось.
А если лихорадка его не убьет, то жажда доконает наверняка. Здесь не было пресной воды, только случайные дожди порой заполняли впадины в камне. Три дня назад (или четыре? На этой скале он потерял счет дням) все эти лужицы пересохли, и вид зыблющегося вокруг зеленовато-серого моря стал почти невыносимым искушением. Он знал, что стоит только начать пить морскую воду, и конец не заставит себя ждать, но с трудом удерживался от этого первого глотка, так иссохло у него в горле. Его спас внезапно налетевший шквал. К тому времени он так ослабел, что мог только лежать под дождем, зажмурив глаза, раскрыв рот и предоставляя воде орошать его потрескавшиеся губы и распухший язык. После этого он немного окреп, а все впадины и трещины острова снова наполнились жизнью.