— Ниндзя? — Лопухина занимали сейчас совсем иные вопросы, но незнакомое слово требовало объяснения.
— С вашего позволения, это убийцы-невидимки. Не думаю, что их несравненное искусство убивать и прятаться еще живо. У подлых ниндзя не было кодекса чести. Самураи ненавидели их, но редко, очень редко могли убить. Норихиро Ооно, мой предок по материнской линии, два века назад сумел пленить раненого ниндзя из клана Хатори и был награжден переводом в ранг косигуми и службой в столице. Очень, очень трудно пленить ниндзя! Как и самураи, они предпочитают плену смерть. Могут откусить себе язык и истечь кровью. Могут уколоть себя ядовитой колючкой, спрятанной под ногтем. Некоторые могут задержать дыхание.
— И при этом не имеют кодекса чести? — усомнился Лопухин.
— Самурайской чести — не имеют. Но стараются избежать мучительной казни. Того ниндзя, которого взял в плен мой предок, публично распилили пополам деревянной пилой. Казнь продолжалась двое суток с половиной.
Лопухин постарался не выразить на лице никаких чувств.
— Значит, теперь ниндзя не существуют?
— О, кто может знать наверняка? О них давно ничего не слышно. И зачем искать ниндзя для убийства, даже если это убийство принца? Ронины куда дешевле, и среди них немало великолепных мастеров буси.
— Мастеров чего?
— Простите, Лопухин-сан. Мастеров боя. Кроме них есть еще монахи из горных монастырей. Их искусство буси несравненно. Помимо того, умением ловко убивать у нас владеют многие крестьяне, торговцы, ну и, конечно, люди из преступных кланов.
«Народец, однако!» — подумал Лопухин, но вслух сказал другое:
— Как только поступят новые сведения — извещайте меня немедленно. Спать я не лягу.
В спальне на господской постели храпел Еропка.
Михаил Константинович вернулся на рассвете — в час зайца, как сказал бы японец. Он приехал на рикше, по-видимому, все еще наслаждаясь инкогнито, немного помятый, но, к общему немому удивлению, не сильно пьяный. Никакой охраны граф не заметил, но, может быть, Иманиши знал свое дело в большей степени, чем это казалось вначале.
Гвардейцы отдали ружьями честь. Цесаревич едва кивнул в ответ. Удивительно: остановился у японской вишни, зачем-то понюхал ветку. Лицо наследника престола выражало небывалую для него эмоцию: мечтательность.
— А, Николас! — более чем дружески и почти не развязно кивнул он Лопухину, жестом отстранив кинувшегося навстречу дворецкого. — Будь другом, зайди сейчас ко мне…
Будто и не было неприязни.
Недоумевая, Лопухин проследовал за цесаревичем в его покои. Повинуясь приветливому жесту, сел в низкое кресло за инкрустированный столик. Взял предложенную сигару, повертел в нервных пальцах, вернул в коробку, испросил разрешения закурить папиросу. Небывалое дело: цесаревич сам поднес ему огня!