— Немыслимо! — кричал Корф. — Невозможно! Подвергать его императорское высочество такой опасности! Вы с ума сошли!
— Так отговорите его, — невозмутимо отвечал граф. — Я уже пытался. Отменить полет нельзя — конфуз, стыда не оберешься. Согласны?
— Согласен. А если отправить каблограмму лично государю? Мы даже обязаны это сделать. Несомненно, его императорское величество категорически запретит наследнику подниматься в воздух!
— Я только что с телеграфа. Связи с материком нет и в ближайшие дни не будет. По-видимому, что-то случилось с кабелем. Хорошо, если на суше, тогда починят быстро. Если в море, то это надолго.
— Боже мой! Боже мой!
Титулярный советник Побратимко, третий участник секретного совещения, до сих пор сидевший в углу тихой мышкой, нерешительно откашлялся и рискнул подать голос:
— Никакого полета не будет, если с дирижаблем что-нибудь случится. Например, он может случайно сгореть…
Лопухин махнул на него рукой:
— Думал уже. Прикажете поджечь корвет? Возможно, это был бы выход, но сохранить поджог в абсолютной тайне я не берусь. Японцы подозрительны и проницательны. Сказать ничего не скажут, но сделают выводы. К большой невыгоде для нас. Мы собирались удивить японцев — стало быть, будем удивлять. Вам нужен договор с Японией? Значит, надо лететь.
— Но драгоценная жизнь его императорского высочества!.. – фальцетом возопил Корф.
— За нее отвечаю я. Разумеется, я тоже приму участие в демонстрационном полете.
Посланник только руками развел. Походил по комнате, повздыхал и молвил жалобно:
— Не попробовать ли еще раз отговорить цесаревича от опасной затеи?
— Пробуйте, — отрезал граф.
— Н-да… А если…
— Что?
— Гм, не знаю даже, как вымолвить такое… — Корф болезненно морщился, чесал плешь. — Словом, если цесаревич окажется физически неспособен принять участие в этом предприятии?
— Напоить его советуете? — прямым текстом спросил Лопухин. — Что ж, можно вызвать сюда мичманов Свистунова и Корниловича, его собутыльников. Только поздно. Теперь гарантирован только один результат: цесаревич будет пьян. Что он выкинет при этом — не знаю. Я бы не рискнул.
— Что же делать? — мученически выдавил из себя Корф.
— Только одно: выполнить обещанное.
В Иокогаму полетели телеграммы, вызвав отмену увольнительных на берег и общий ропот, укрощенный Враницким. На «Святую Екатерину» перегружали громоздкую оболочку дирижабля и железные части его скелета. Гжатский мотался по городу, выискивая недостающее. Теперь только в редкие часы отдыха офицеры могли обменяться беглыми впечатлениями о дивной Стране восходящего солнца. Преобладала женская тема, звучали непривычные имена: Йошико, Хироко, Юуко, Сазуко… Немолодой Батеньков, и тот подкручивал усы. Подшучивали над мичманом Корниловичем, который, вообразив невесть что, сунулся в чайный домик, где перед ним упали на колени, без конца кланялись и предложили зеленого чаю — но и только. Свистунов рассказывал, что успел близко сойтись с японочкой по имени Собако, — над ним смеялись, и никто не верил.