— А что второй заговор? — нежданно спросил цесаревич, резко меняя тему, и сразу насупился, словно обиженный ребенок. — Ты мне о нем не говорил, Николас. Мне Корф сказал. Кто-то из наших хочет меня убить. Ты веришь, а? Я не верю.
Лопухин мысленно чертыхнулся по адресу посланника. А впрочем… Пусть. Еще вчера-позавчера болтливость Корфа могла бы иметь самые серьезные последствия. Теперь уже нет.
— Правильно делаешь, что не веришь, Мишель, — сказал граф самым обыкновенным тоном. — Заговора нет. Один человек, желающий тебя убить, — это не заговор. Мне известно, кто он.
— Как? — Цесаревич морщил лоб, хлопал глазами — пытался осознать сказанное. — Почему? Один человек? Один… этот… покуситель? А ты что же? Арестовать!
— А доказательства? Для ареста нужны основания. У меня их нет. Одна только голая логика, больше ничего.
Цесаревич непристойно выругался.
— Но я… в безопасности? — спросил он недоверчиво.
— В относительной. Пока я поблизости.
— Ты недостаточно большой щит от пули, — попробовал сострить цесаревич, не очень успешно пытаясь держаться молодцом, и вдруг начисто преобразился. Замер, глядя в одну точку, как сеттер, сделавший стойку на дичь. — Она? Фудзико?
По параллельной аллее грациозно семенили две японки в кимоно. За ними на почтительном расстоянии следовали четыре гвардейца охраны.
— Госпожа Фудзико с придворной дамой, — определил Лопухин, вглядевшись. — Постой, Мишель, куда ты?
Остановить терьера было бы, пожалуй, проще. Михаил Константинович вломился в куст и, мужественно преодолев его, устремился через газон к своей даме сердца. О чем они беседовали, Лопухин не слышал и не прислушивался, но видел, как цесаревич горячо втолковывает что-то племяннице микадо, а та весело смеется и отмахивается от него веером.
— Какова! — с восхищением произнес Михаил Константинович, вернувшись к Лопухину. — Нет, я сейчас окончательно решился! Женюсь! Честное слово, женюсь на ней! Одобряешь?
— На девушке буддийского вероисповедания?
— Что? Она христианка, представь себе. Католичка, правда, но это ничего. Перекрестим.
— Это серьезный шаг, Мишель, — ответил граф, деликатно откашлявшись. — Очень серьезный. Серьезными будут и последствия.
— А, плевать! — Цесаревич вдруг захлопал глазами. — Ты о чем, Николас? О престоле, что ли?
— Вот именно. — Голос графа был спокоен и даже холодноват. — Японка не может стать русской императрицей. Через сто лет — может быть, но не сейчас. Тебя осудят все слои общества, и даже Третье отделение не сможет заткнуть рты всей стране. Обрадуются только мраксисты и подобные им господа. Попытаешься настоять на своем — жди революции.