Пили мало, больше беседовали. Общих впечатлений об Азорах хватило на три вечера, но затем…
— Есть в заведении мадам Генриетты одна штучка… ну, доложу я вам! Не женщина — песня. Жгучий романс. И вот что дивно, господа: сама шведка, белокурая и с виду будто сонная, а как дойдет до главного — ну просто вулкан страстей! Везувий с Этной!
Словом, впечатления обрели конкретику, очень понятную любому моряку в дальнем плавании.
— Это та, которую Сильвией зовут? Бросьте, мичман. Обыкновенная проститутка. С актерским талантом, не спорю, но внутри холодная, как снулая рыба. Это не страсть, это лицедейство… А как вам кореяночка? Неужели не познакомились?..
И начинался азартный разбор сравнительных достоинств той и другой мадемуазель — кто из них «интересная штучка», кто даже «Цирцея», а кто «рвотный порошок».
— Ах, господа, господа… — огорчался Пыхачев. — Ну разве так можно? Чуть что — о ба… о женщинах. Брали бы лучше пример с лейтенанта Канчеялова. Он даже на вахте книжку о Японии читает и выписки делает. Мы идем в Японию, а что мы знаем о ней? Нам ведь придется общаться с японцами. Как бы нам впросак не попасть.
Канчеялов, дернувшийся было при упоминании о чтении на вахте, понял, что командир не в претензии, и вновь расслабился.
— Нас вон сколько, а книжка одна, да и та на португальском, — подал голос Завалишин. — Ее через два словаря переводить надо.
— Вот лейтенант и переводит, полезным делом занят. А вы?
— А я лучше спрошу у него. Как насчет японцев, господин лейтенант?
Канчеялов пожал плечами, улыбнулся в усы:
— Что вам желательно узнать?
— Ну… вообще. Что они за люди?
— Это коты.
— Простите?..
— Во всяком случае, из кошачьих. Видите ли, кот — очень гордое, полное внутреннего достоинства животное. Можно обидеть кота, насмеяться над ним, и он сделает вид, что ничего особенного не произошло. Но запомнит накрепко и при случае отомстит. Тогда уж не жалуйтесь.
— В постель нагадит? — под общий смех предположил Свистунов.
— Все бы вам шутить, мичман, — насупился Канчеялов. — Вы бы лучше усвоили вот что: никаких особенных предрассудков насчет святости человеческой жизни у японцев нет и никогда не было. Особенно это касается жизни простолюдина или варвара. Запомните, мы для японцев варвары, господа. Пусть уважаемые, пусть охраняемые, пусть гости микадо — это японский император, — но варвары. Грубые, не знающие настоящей культуры и, простите, грязные. Снести такому голову — а почему бы, собственно, и нет? С точки зрения японца, конечно.
В кают-компании задвигались, заговорили все разом:
— В каком смысле — грязные?