Давно копившиеся подозрения вдруг обрели осязаемую форму. Факты и фактики складывались в яркую четкую мозаику.
«Значит, и он. А если даже нет, то выполняет чье-то указание свыше, что еще страшнее. Позвонить сейчас министру? А что скажу, даже если удастся пробиться? Велят написать докладную, действовать по субординации. А эти…»
Он перевел взгляд на стоявших перед ним девушку и юношей – сникших, вызывающих щемящую жалость. «На волосок от гибели. Но они еще не знают главного…»
Мысль напряженно работала. Сообщения в уголовном мире летят в тысячу раз быстрее, чем ползут официальные докладные. Уже сегодня ночью вся паучья сеть придет в движение. Откуда будет нанесен удар? Неизвестно. Но удар точный и эффективный. Начальник отстранит его от следствия, займется лично. Начнется волокита, крючкотворство. Костю выпустят под благовидным предлогом, потом его «бомбардиров». А что станется с этими?
– Говори, – обратился он к Игорю – Коротко, сжато. Без темноты, о тебе я уже знаю, Потребитель.
Игорь долго не говорил: не давала боль в разбитых губах.
– Ты плюнула в лицо Фармацевту? – Мешков повернулся к девушке.
– А что мне оставалось делать? – посмотрела она исподлобья. – Единственное: плюнуть негодяю в морду,
Капитан застонал, как от зубной боли.
«Она подписала свой смертный приговор. Ее достанут и в женской зоне, и q камере-одиночке. Этих тоже не помилуют…»
Шум на лестничной площадке вдруг утих, и о квартиру тяжелым шагом вошел Фефимыч. Он был в плаще и вязаной кепочке, хорошо знакомой массам, руки держал в карманах. При его появлении Мешков невольно встал – сказалась многолетняя привычка тянуться в струну при виде высокого начальства. Хотя уже знал, чья это квартира,
Остановившись посреди гостиной, Фефимыч молча окинул хмурым взглядом разгром, потом перевел взгляд на Мешкове, стоявших перед ним молодых людей. Ему позвонила Лика и сказала безжизненным голосом:
– Ты соучастник. Я тебя презираю.
Шагнул к столy и взял пистолет Игоря, забытый в суматохе, по» качал на ладони, губы его скривились.
– Наверное, мне следовало бы застрелиться, – голос его звучал устало.
Мешков потянулся и отобрал у него пистолет.
– Только ни из него. Для таких целей у вас есть служебное оружие.
Фефимыч удивленно посмотрел на него, словно очнулся.
– Но я стреляться не буду. Нет, не буду. Я хочу, чтобы судили сначала тех которые внушили мне чувство безнаказанности за все, что я делаю so имя коммунизме и светлого будущего. Не было у нас никаких грехов… только один грех считался самым тяжким – усомниться в справедливости единственно верного учения. Делай, Федя! Надо. И мы делали, осененные его белой холеной бородой, и вели народ туда, куда указывал короткой ручкой его апостол.