Заговор Ван Гога (Дэвис) - страница 8

Как смел он называть это любовью? Все его всхлипы лишь сильнее разозлили Эсфирь, и она уперлась намертво. У нее нет никакого желания видеть отца. Не прошло и года после ее рождения, как он бросил мать. Такое – простить?! Девушка поморщилась, припомнив, как бросила трубку, выкрикнув сначала все о своей ненависти. Он перезвонил еще раз. Она сидела и слушала автоответчик, откуда неслись рыдания и мольбы на ломаном иврите и совсем уже невразумительном идише. Он утверждал, что ему надо кое-что ей передать. Нечто настолько важное, что возместит все, что он натворил. Мать бы поняла, уверял он. Его жизнь прошла впустую. Это его последний шанс хоть что-то сделать для своего единственного ребенка.

Эсфирь разрывалась на части. Чего бы он ни обещал ей дать, это не играло никакой роли. Ей даже не было интересно. Но каких бы ошибок ни наделал Мейер, ей хотелось знать, кем он был, хотелось взглянуть ему в глаза и понять, что он за человек. Здесь не обойтись без совета матери, однако к тому времени Роза уже совсем потеряла всякую способность реагировать на мир. Еще год назад она порой принимала свою дочь за тетю Полю, задохнувшуюся в тюремном вагоне по пути в Освенцим, а по мере того, как мыслительные процессы Розы распадались на части, она все чаще и чаще в своем сознании переживала ужасы тех юных лет. Теперь же в инвалидной коляске сидела женщина, бесстрастно глядящая перед собой без тени мысли или чувства. Бледный призрак, наконец-то освобожденный от всех кошмарных воспоминаний. Роза Горен была жива, но только на бумаге, как имя еще не умершего человека. Эсфирь задавалась вопросом, не потому ли она согласилась встретиться с Сэмюэлем Мейером, чтобы просто заполнить образовавшуюся пустоту? Чтобы воссоздать некое подобие семьи, хотя бы на тот краткий срок, что был отпущен ее отцу?

Одной бессонной ночью Эсфирь села в машину и проехала через весь Тель-Авив, ища совета у Йосси Лева. Майор терпеливо выслушал, но, как и всегда, ответил прямо и грубовато: «Хочешь, езжай, а хочешь, нет. Следуй своей интуиции. Она выручала тебя в тысяче диких ситуаций». Да, но что именно пыталась сказать ей интуиция? Как было разобраться в противоречивых эмоциях, что взяли ее в клещи подобно толпе разъяренных фанатиков, побивающих жертву камнями?

По дороге домой ей вспомнился один ортодоксальный раввин, с которым она как-то раз познакомилась в доме призрения, куда пришла навестить мать. Нельзя сказать, чтобы Эсфирь была глубоко религиозна, но этот раввин казался ей очень понимающим и мудрым, так что на следующее утро после известия об отце она позвонила с просьбой о встрече. И раввин сказал ей, что нельзя допускать, чтобы на решение влияли те воображаемые чувства, которые якобы испытывает ее мать. Ведь Роза уже ничего не чувствует. А сама Эсфирь никогда не сумеет обрести душевный покой, если не встретится с отцом. Такая поездка, а может быть, даже и прощение (если она найдет в себе столько сил) могли бы стать «мицвой», актом сострадания и милосердия в отношении умирающего человека, каких бы бед он ни натворил. Милосердие куда важнее наказания, и за это ей воздастся…