– Э, слышь, ты чё делать-то со мной собралась, а?
– Попробовать промыть эту грязную огнестрельную рану и остановить тебе кровотечение.
– С чего бы?
– Хороший вопрос, – сказала женщина.
Вытянув шею, Пухл обнаружил, что голова его крепится к голому, заляпанному песком телу, которое ну никак не может ему принадлежать. Член, например, сморщился до размера малины – определенно не миллионерский член.
Не иначе все это кошмар, глюки от корабельного клея. Наверно, потому ниггерша и выглядит точняк как та, которую они грабанули на севере, та, что искогтила их до полусмерти своими жуткими ногтями цвета электрик.
– Ты не врач, – объявил ей Пухл.
– Нет, но я работаю у врача. У врача для животных…
– Твою бога душу мать.
– …а ты – самая тупая и вонючая тварь из тех, что я видела, – сухо сообщила женщина.
Пухл был слишком слаб, чтобы ей врезать. Он даже не был на все сто уверен, что правильно ее понял. Бред затуманивал его чувства.
– И чё ж ты будешь делать со всем этим лотерейным баблом, ниггерша?
– Да вот подумываю купить себе кадиллак-другой, – отвечала Джолейн, – и цветной телевизор с огромным экраном.
– Не смей со мной так говорить!
– И может, небольшой арбузный участок!
– Убьешь меня, да, детка? – спросил Пухл.
– Знаешь, заманчивая перспектива.
– Ты чё, нормально не можешь ответить?
Из-за плеча женщины показалось лицо белого парня.
Он удивленно присвистнул:
– Слышь, дружище, а что с твоим глазом?
Пухл напрягся и выдавил презрительную усмешку:
– А ты тут типа негролюб такой, ага.
– Я только учусь, – уточнил белый.
Перед тем как отрубиться, Пухл успел расслышать рев Бодеана Геззера:
– Эй, я передумал! Дайте ему сдохнуть! Валяйте, пускай этот паршивец сдохнет!
Джолейн не могла этого сделать.
Не могла, несмотря на то, что, ощутив зловоние грабителя, все вспомнила – и желчь в глотке, и резь в глазах. Несмотря на все, что случилось той ночью в ее собственном доме – их ужасные слова, привычность, с которой ее били, следы на ее теле, там, куда приходились их руки.
Она до сих пор ощущала вкус ствола револьвера, маслянистый и холодный, на языке – и все равно не могла оставить этого человека умирать.
Хотя он это заслужил.
Джолейн заставила себя увидеть в Пухле животное – больное, сбитое с толку животное, мало чем отличавшееся от енота, которого она лечила ночью. Это был единственный способ подавить гнев и сосредоточиться на сочащемся кратере в плече этого человека – промыть рану, насколько возможно, выдавить туда целый тюбик антибиотика и перевязать все кусками плотной марли.
Ублюдок наконец отключился, что упростило дело. Не приходилось слушать, как он зовет ее ниггершей, – это явно к лучшему.