И это было странно, потому что все давние знания, навыки остались у него целиком, интеллект Танева сохранялся в прежней, как говорят физиологи, «умной» норме.
Панин просил Танева:
– Повторите серию слов: собака – яблоко – груша – забор – чучело.
– Чучело, – говорил Танев, начиная почти всегда с последнего слова. – Забор… там сад какой-то. Не говорите слишком много, я сразу все не могу запомнить, – он начинал раздражаться.
– Часы – урок – рыба. Запомнили?.. Повторите. Потом мы вернемся к этому ряду слов.
Танев повторял.
– Теперь другая серия: портфель – очки – крот Повторите.
Танев справлялся и с этим.
– А перед этим какие слова были?
– Часы… Нет, не помню! – с отчаяньем восклицал Танев.
– А где вы находитесь?
Танев исподтишка оглядывал все вокруг, только потом отвечал:
– В поликлинике.
– А почему? Вы больны?
– Нет как будто. Отдыхаю. Только что прилег, – и настороженно смотрел на Панина: правильно угадал или нет?
Иногда осознавая ненадолго эту свою причудливую болезнь памяти, Танев начал записывать на тайных шпаргалках имена и приметы внешности врачей, медсестер, нянечек. И когда ему удавалось правильно назвать входившего в палату человека, тихо радовался.
Он стал подниматься с постели и вскоре – сам, без напоминаний – попросил принести скрипку. Панин разрешил.
Ни мгновения не сомневаясь, что сможет играть, Танев быстро вынул инструмент из футляра, привычно приладился к нему, поднял смычок, – прозвучал торжествующий, мощный аккорд.
Он играл час и второй, и так хорошо Танев, должно быть, никогда не играл. Под дверями его палаты и под открытым окном собрался чуть не весь персонал клиники и больные, которые могли ходить. А когда в изнеможении Танев опустился на стул, ему захлопали сначала робко, а потом – все громче, громче. Он вскочил, растерянно подбежал к окну, потом распахнул дверь и стал кланяться угловатыми, глубокими поклонами, как не кланялся никогда. В глазах его были слезы. Наконец он смог проговорить:
– Я всегда играл – для себя больше… никогда не думал, что это… так… Спасибо вам! И простите, – закрыл дверь, повалился навзничь на койку и рассмеялся счастливо.
Надежда Сергеевна и Панин этот импровизированный полуторачасовой концерт отстояли на ногах в коридоре. Панин, увлеченный происходящим, совсем забыл про нее, а когда уж все стали расходиться, взглянул и увидел в глазах Надежды Сергеевны – отчаяние.
– Что вы, Надежда Сергеевна?
Она отвернулась, проговорила низким от волнения голосом:
– Рано радоваться. Я ему принесла еще и ноты – вещей, которых он не играл прежде. Вот с ними-то – как?