Манки тут же вышла из ванной в короткой шелковой ночнушке кремового цвета, от одного вида которой у меня встает член. Мне пришлось тоже раздеться. Все складывалось довольно занятно: Лина не знает английского, и мы с Манки можем переговариваться и ее обсуждать, а я – итальянского, потому они с Линой могут шептаться сколько угодно и сколько угодно интриговать против меня. Лина что-то сказала.
– Она говорит, что у тебя здоровенный член, – перевела Манки.
– Могу поспорить, что она это всем говорит, – хмыкнул я.
Они стояли передо мной в одном белье и чего-то выжидали, а у меня сердце было готово выпрыгнуть из груди. «Сразу с двумя! Обалдеть можно!» Но я тоже выжидал; видите – я пытался говорить «нет» до последнего мгновения, пока не махнул рукой: «Эх, была не была!»
– Она спрашивает, что бы синьор хотел для начала? – перевела Манки.
– Скажи: синьор хочет, чтобы все начиналось с самого начала, – беззаботно ответил я.
Очень остроумно, но от этого ничего не произошло, мы все так и остались в оцепенении, не зная, что делать. Манки первая отважилась приблизиться к Лине и потрогать ее между ног. (О, Манки, кому это надо? Ты одна можешь исполнить все мои мыслимые и немыслимые желания. Что я буду с двумя делать? У меня же не два конца!) Мы уже давно проговорили все дебютные варианты в наших совместных фантазиях, но когда я увидел, что пальчик Манки забирается итальянке во влагалище, меня чуть удар не хватил.
То, что произошло со мной дальше, человеческий язык описать не в силах. Я вам, старина, скажу одно: мне пришлось изрядно попотеть, чтобы везде поспевать. «Сначала ты сверху», «Теперь я сверху», «Потом мы все сверху», – и все это продолжалось бог знает сколько времени, пока я не кончил в третий раз. В кого я последний раз спустил – никто не знает, в какую-то сильнопахнущую кучу из двух мокрых дырок, жестких итальянских завитков, атласных американских ягодиц и заляпанных простыней. Потом я пошел в сортир и выблевал весь обед вместе с кишками. Вот бы мамочка порадовалась!
Когда я вернулся, Манки с Линой спали в обнимку. Сопли, вопли и упреки начались, когда мы остались одни: как я смел заставлять ее заниматься такими гнусностями?
– Заставлять? А разве не ты первая сунула ей в пизду палец? Разве не ты с ней в губки целовалась?
– Ну и что? Мало ли что я делаю! Захотела и целовалась! Это не твое дело! Это не значит, что мне нравилось это делать! – А потом она обвинила меня в том, что я мало внимания уделял Линиными грудям: – Ты всю жизнь твердил про титьки. Титьки, титьки, титьки! У всех настоящие, а у меня ерунда! Ну вот, нашли тебе настоящие огромные титьки – и что? Что ты с ними сделал? Ни хрена!