На следующий день мы поехали к озеру Шамплейн, и Манки смогла наконец пустить в дело свой «Минокс», потом поехали в Вудсток через холмы, всё глазели по сторонам, без конца охали и ахали. Манки всю дорогу сидела прижавшись ко мне.
– Останови машину, – вдруг приказала она и объяснила свои намерения: – Я хочу, чтобы ты меня трахнул в рот.
Перед этим мы занимались любовью на поле у озера, в высокой траве, а теперь – вот, она ласкает губами мой член прямо на горной дороге посередине Вермонта в открытой машине. К чему это я говорю? Я о том, что мы были тогда полны любви, а наше желание при этом нисколько не уменьшалось!
– Вспомнил стихотворение, хочешь послушать? – предложил я Манки, окрыленный блаженством. Ее голова лежала у меня на коленях, и мой удовлетворенный член обсыхал у нее на щеке, как вылупившийся цыпленок.
– Нет, только не это, – сморщила она носик.
– Ты же знаешь, что я ничего не понимаю в поэзии.
– Это поймешь, там про то, как лебедь трахнул одну красотку.
– Фу-у, – она опять сморщила носик и похлопала своими накладными ресницами.
– Что значит «фу»? Это серьезная поэзия.
– Ну, еще бы не серьезная, – хихикнула она и лизнула мой член, – это же про изнасилование.
– Ох уж мне эти остроумные южанки, неотразимые и страстные!
– Ладно, Портной, хватит подлизываться, читай свои похабные стишки.
– Моя фамилия Порнуар, – поправил я и начал читать:
Биенье мощных крыльев, натиск пылкий,
Скользят по бедрам перепонки лап,
Широкий клюв сомкнулся на затылке:
Не вырваться, не крикнуть, – слишком слаб
– О, бедра! – удивилась Манки и спросила:
– Где это ты раскопал?
– Слушай дальше!
Отпор девичьих рук, – бессильно тело
Стряхнуть великолепный этот плен!
Прислушайся, как бьется ошалело
Чужая грудь у дрогнувших колен!
– Ух ты! Он что, лижет у ней?
– Ты можешь помолчать?
Зачаты в судороге сладострастной
Смерть Агамемнона, поход напрасный,
Сожженный город, бесконечный бой…
Но в этот миг, пьянея от победы,
Открыл ли он предбудущие беды,
Покуда не пресытился тобой?
[31]– Вот так-то, – сказал я.
– И кто это сочинил? – спросила Манки после некоторого молчания и язвительно добавила: – Уж не ты ли?
– К сожалению, нет. Это Уильям Батлер Йетс, – объяснил я и ужаснулся своей бестактности. Получается, что я зачем-то подчеркиваю нашу разницу в образовании: ты, мол, невежда, а я интеллектуал. Это притом, что мне за тридцать три года удалось запомнить, кроме этого, еще, самое большее, два стихотворения. – Он из Ирландии, – упавшим голосом добавил я.
– Ага, – усмехнулась она. – Скажи еще, что ты выучил это у него на руках. А я и не знала, что ты был ирландцем.