– Неужели я могу ее полюбить?
– Запросто!!
– В самом деле?
– Почему нет?
– Знаешь, какая у нас беда? – сказала Манки из своей ванны. – Моя дырочка повредилась, она вся горит.
– Бедная дырочка.
– Давай сегодня устроим большой обед с вином и десертом, налопаемся, а потом рухнем в койку и будем спать, а не трахаться!
– Ну, и как ты? – спросила она, когда мы легли и погасили свет. – Будто нам по восемьдесят лет, правда, смешно?
– Скорее, по восемь, – уточнил я. – Хочешь потрогать мою письку?
– Нет, Арнольд, только не это!
Среди ночи я проснулся и прижал ее к себе.
– Отпустите, пожалуйста, – прошептала она, – я замужем.
– При чем тут замужество, леди? Я лебедь.
– Отвали, лебедь!
– А пощупать перышко…
– Ого! – моментально очнулась она, когда я вложил ей член в руку. – Обрезанный лебедь! – потом погладила меня по носу и сказала: – Еврейский клюв. Теперь я понимаю девушку из того стихотворения!
– Ты – удивительная!
– Я?
– Да!
– Я?
– Ты, ты, ты! Теперь я могу тебя трахнуть?
– Да, любимый, – воскликнула Манки, – в любую дырку, я твоя!
После завтрака мы в обнимку гуляли по Вудстоку.
– Ты знаешь, – сказала она, – я уже перестала тебя ненавидеть.
Чтобы продлить наш уик-энд, мы решили вернуться в Нью-Йорк на машине. По дороге Манки поймала какую-то станцию и долго подпрыгивала, качалась и ерзала на сиденье под жуткий рок. Потом вдруг выключила радио и пустилась фантазировать, мол:
Вот было бы здорово не возвращаться в Нью-Йорк!
Как хорошо, наверно, жить с любимым в деревне, в глуши.
Вставать на рассвете, весь день работать, ложиться и засыпать от усталости.
Вот оно, счастье, – когда ты даже не думаешь, что это – работа, а просто заботы, заботы, заботы о доме!
И носить простую одежду, не краситься, не причесываться, не думать о том, как ты выглядишь, а просто поправлять волосы рукой.
Потом она просвистела какую-то деревенскую мелодию и спросила:
– Вот было бы здорово, да?
– А что?
– Быть взрослым. Ты понял?
– Изумительная, – сказал я.
– Кто?
– Да ты. Я уже три дня не слышу от тебя твоей уличной фени, хулиганских приколов, всей этой ерунды. – Мне хотелось сказать ей что-нибудь хорошее, как-нибудь ее похвалить, но она разозлилась:
– Это для тебя ерунда, а я, может, такая и есть? Тебе не нравятся мои манеры? Но это мои манеры! И если я веду себя недостаточно хорошо для тебя, уважаемый заместитель председателя, то это твое дело, а не мое. И не надо меня опускать только потому, что мы приближаемся к этому вонючему городу, где ты такой важный, понял?
– Я только хотел сказать, что когда ты не прикидываешься уличной девкой, то ты – настоящая умница, вот и все.