– Не приставай, – беззлобно огрызнулся Соленый. – Некогда.
– Ох-ох-ох! – хмельно выкрикнул вдруг Савелий. – Некогда яму! Брезговашь, так и кажи. В инженера заделался, нос задрал. А сам-тить хтой? Промысловой[49] – велика птица!
– Охолони, Савелий, – принялся его успокаивать кто-то из мужиков, сидящих за столом. – Не дергай бригадира. Пьешь – и пей себе.
– А ты меня не зачапляй! – взвился неугомонный. – Ну кажи, хтой ён таков супротив нас, робяты? Да ён каторжный! Врагом народа на Соловки ходил, а таперь тута верховодить! Можа, ён и до сих пор враг?..
Гомон поутих. Из местных с Савелием никто старался не спорить. У того язык что бритва. И всем известно, коль понесло его – уже не остановишь.
Тут в подсобку ввалился Соленый. И лицо его не предвещало ничего хорошего. Воцарилась тишина, которую принято называть гробовой.
– Ну че зенки выпучил? – вякнул Савелий, от пары кружек выпитого потерявший всякую осторожность. – Я завсегда правду-матку говорю! Хтой ты, кажи людям?
– Молчал бы ты, дурак, – только и произнес Соленый, сжимая свои кулаки-кувалды. Огромного труда ему стоило сдерживать себя. Внутри так все и кипело. Хотелось одним ударом размозжить череп сварливому придурку, чтоб навсегда избавить себя от его длинного языка.
– Я – дурак?! – взвизгнул Савелий. – А ты – сука лагерная!
У Соленого помутилось в голове. Такого оскорбления он простить мужику не мог. Понятия зоны навечно зарубились в его сознании, как в мозгах верующего «Отче наш». И слово «сука», ставшее во всех колониях страны именем нарицательным, резануло слух беглого зека раскаленной добела бритвой.
– А ну иди сюда, паскудыш! – дико заревел бригадир и сгреб Савелия в охапку. Да так, что у того затрещали кости.
Мужики повскакивали со своих мест и бросились их разнимать.
– Охолони, Савелий!..
– Платон Игнатьич! Брось-кась ты его!
– Да дурак – ён и есть дурак! Чё с его за-мать-тить?[50]
В пылу потасовки стол перевернули, табуреты попереломали, еду и выпивку затоптали ногами. Но никто на это не обращал внимания. Важно было выдрать перепугавшегося до смерти Савелия из железных лапищ бригадира, который готов был задушить неосмотрительного в своей наглости ур-гальца.
– Па-а-ашли во-он, сявки драные!!! – орал Соленый и продолжал душить зарвавшегося работягу.
Лицо Савелия уже посинело, глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит, а руки и ноги мелко затряслись в предсмертных конвульсиях. Мужики висли на руках Соленого, тянули его за волосы и даже били, чтобы отвлечь на себя внимание и ярость. Но – ничего не помогало.
Неукротимая дикая сила перла из бригадира. Похоже, Савелий был приговорен отдать Богу душу.