Это он установил порядок кормления зэков, отверженных людей, призванных тяжелым трудом и лишениями, искупить вину перед страной. И он, начальник лагеря, вонючая крыса и гнида, капитан Шалмин Максим Олегович, сделает все, что в его силах, чтобы отрабатывалась вина этих нелюдей, как можно труднее, чтобы они на своей паршивой шкуре ощутили всю тяжесть, возложенного на них наказания. И он старался, извращался, как мог, благодаря погонам и данной ему властью, был он в этом заведении и царь, и бог, вольный делать все, что ему заблагорассудится. Тем более, если это все скрывается под красочной вывеской перевоспитания, вверенного ему специфического контингента.
Его самодурство становилось выносить труднее день ото дня. Никакие неудобства на зоне, не шли ни в какое сравнение со злобствующим самодуром начальником. Все можно стерпеть, пережить, ко всему можно приспособиться. К постоянной баланде вместо еды, к грубо сколоченным нарам, лишенным даже намека на матрасы, к неизменным клопам и постоянно мелькающим перед глазами, начисто выбритым затылкам. Можно привыкнуть и к тяжелому, изматывающему труду на лесоповале.
Отцу, в отличии от большинства мужиков, оказавшихся здесь, такой труд был не в диковинку. Он легко справлялся с ним, без особого напряга делая свою норму и помогая делать норму паре-тройке бедолаг, оказавшихся рядом. Оказавшись за пределами ненавистных заборов, опоясанных многочисленными сторожевыми вышками, с застывшей истуканами вооруженной охраной, отец расцветал. Порой, размахивая топором, настолько забывался о том, где находится, и начинал петь, чем приводил в восторг, работающий рядом лагерный люд, и охраняющих их солдат, что с оружием в руках зорко следили за каждым их шагом.
Они были готовы в любой момент прервать, оборвать на корню зародившуюся в чьем-либо мозгу мысль о побеге, бунте, или неповиновении. Они призваны стоять здесь для того, чтобы даже и тени подобной мысли не мелькнуло на серых, небритых и озлобленных мордах, удобно подставляющих под пули, гладко выбритые затылки. Они, за годы службы привыкли созерцать сумрачные физиономии зэков, слышать короткие, приглушенные размеренным тюканьем топоров разговоры, да ощущать на себе колючие и озлобленные взгляды людей, готовых растерзать их в клочья при первой же возможности. Им было непривычно и диковинно видеть нечто иное, такое невообразимое и неуместное в данном месте, как пение и смех.
Слава об отце, весельчаке и песеннике, гремела по лагерю, вызывая симпатию со стороны заключенного люда, даже закоренелых уголовников и преступных авторитетов. Но что стоит симпатия и уважение многих людей, если один, наделенный властью подонок в погонах, посчитает тебя личным врагом и сделает все для того, чтобы жизнь твоя превратилась в сплошной ад, в одну черную полосу, без малейшего просвета.