Когда архиепископ принялся выговаривать ему за скучную и утомительную музыку вместо легкого и веселого дивертисмента, Моцарт, будучи его слугой, не смел промолвить ни слова.
– Не помните, что он играл? – спросил Джэсон.
– По-моему, «Концертную симфонию». Грустная вещь. После этого выговора Коллоредо Моцарту действительно стало плохо, вот тут, на этом месте. Я это помню, потому что его лечил. Ничего серьезного – нервы, напряжение и…
Джэсон уже не слышал слов доктора. Несравненная мелодия «Концертной симфонии» звучала у него в голове.
Музыка плыла в воздухе, хрустальные канделябры освещали призрачный дворец, и Моцарт говорил, обращаясь к нему: «Это танцевальный зал. Я всегда вставляю танцы в свои сочинения. Даже в „Концертную симфонию“. Прислушайтесь к ритму. Любой может танцевать под эту музыку. Даже архиепископ Коллоредо». Внезапно лакейская ливрея сменила камзол Моцарта, и в его руках появилась скрипка. Но он не играл на ней, а дирижировал смычком, и не оркестром, а публикой: аристократами со шпагами, украшенными драгоценными камнями, архиепископом и вельможами в пудреных париках. Но подчиняясь ему, они одновременно наступали на него, обнажив шпаги, пока не коснулись остриями его горла и из раны не закапала кровь. Моцарт исчез. Джэсон в страхе закрыл глаза, а когда пришел в себя, то увидел перед собой Фредюнга и Рааба.
Гусиная печенка оказалась сочной, Дебора с аппетитом ела форель.
– Еще печенки, – предложил Рааб, и он согласился. На столе было мозельское вино, и он налил себе немного. Но куда же девался Моцарт?
Джэсон склонил голову, чтобы не видеть других лиц. Дебора, наверное, посмеялась бы над его фантазиями. Но ведь Моцарт действительно когда-то сиживал здесь. Одни люди обретают счастье в чревоугодии, другие в любви, третьи в мечтах, – в чем угодно, лишь бы оградить себя от человеческой жестокости.
Мысленно он вопрошал:
«Вы действительно любили Констанцу?»
И Вольфганг энергично кивал головой.
«И она тоже отвечала вам любовью?»
Тот же ответ, но более неуверенный.
«Шла ли она во имя вас на какие-либо жертвы?»
«Она родила мне шестерых детей».
«Она постоянно болела».
«Она была постоянно беременна». «Не поэтому ли она не хочет говорить о ваших предсмертных часах?»
Выражение глубокой грусти появилось на лице Моцарта, и Джэсон услышал ответ:
«При жизни она дарила мне любовь».
Джэсон поднял голову и увидел пристальный взгляд Деборы.
– В чем дело? – воскликнул он.
– У тебя такой отрешенный вид, словно ты витаешь мыслями где-то в другом месте.
Он хотел объяснить ей, в чем дело, но боль пронзила его словно острым ножом, он согнулся от нестерпимых колик, и ему показалось, что наступает конец. Началась сильнейшая тошнота, и Джэсон выскочил во двор. Рвота выворачивала его наизнанку, но боль не унималась. У него кружилась голова, он еле держался на ногах, и доктор вдвоем с Раабом повели его наверх. Но и в кровати ему не стало лучше. Тошнота волнами подступала к горлу, все тело словно разрывало на части. Он почувствовал, что теряет сознание. Доктор Фредюнг смачивал ему лоб холодной водой, затем дал лекарство, но рвота лишь усилилась.