– Почему вы считаете, что вам этого не простили? – спросил Джэсон.
– Полиция совершила обыск в моей квартире. Разве этого мало?
– Когда это случилось?
– После кончины моего дорогого просвещенного друга императора Иосифа, когда трон перешел к Леопольду II.
– А какую они выставили причину?
– Они не нуждались в оправданиях, но, по слухам, они повсюду искали улики подрывной деятельности. Считалось, что любая критика Габсбургов подрывала основы государства. Ну, а если считать, что «Фигаро» нападает на дворянство, то оснований для обыска было достаточно.
– И квартиру Моцарта тоже обыскивали?
– Это мне неизвестно. В то время я уже покинул Вену.
– Почему они не подвергли вас аресту?
– Пытались. Когда я узнал, что меня собираются изгнать из Вены, мне пришлось спасаться бегством в Триест. Официальное обвинение, предъявленное мне, гласило, что я позволил себе нелестно отзываться о новом императоре.
Джэсон, искавший прямое доказательство своим догадкам о смерти Моцарта, был несколько сбит с толку. То, что поведал да Понте, направляло его поиски по иному пути. Но прерывать да Понте было неудобно. Деборе же воспоминания либреттиста казались вполне убедительными.
– С победой революции во Франции, – продолжал да Понте, – в Вене начали процветать доносы. Всякий, причастный к такой пьесе, как «Женитьба Фигаро», с ее критикой знати, что, по мнению многих, способствовало взрыву революции во Франции, тем самым уже подозревался в предательстве.
– Синьор да Понте, а вы высказывали критику в адрес Леопольда? – спросила Дебора.
– Я – нет, а Моцарт – да. Он открыто осуждал нового императора. Моцарт никогда не простил Леопольду, что много лет назад, будучи в течение длительного времени правителем Тосканы, тот не взял его к себе на службу.
– А какие были обвинения против вас? – настаивала Дебора.
– Окажись они безосновательными, выдумали бы другие. Раз Габсбурги сочли тебя виновным, ты уже был обречен.
– Без всяких улик? – удивился Джэсон.
– Я же сказал, «Свадьба Фигаро» служила достаточной уликой. После французской революции каждый, высказывающий хоть малейшие демократические симпатии, оказывался на подозрении. А Моцарт был к тому же франкмасоном.
– Это делало его виновным в измене императору?
– Это делало его виновным в приверженности демократии, – с чувством ответил да Понте. – Я посоветовал ему без промедления покинуть Вену.
– Как он к этому отнесся?
– Я получил от него в ответ печальнейшее письмо.
– Он последовал вашему совету?
– Нет.
– А что случилось потом?
– Через несколько недель он скончался.
Газовые лампы отбрасывали дрожащий свет, на губах да Понте играла слабая улыбка, а у Деборы выражение лица было чуть насмешливым. Джэсона охватили противоречивые чувства. Неужели он настолько сжился с версией отравления Моцарта, что никакое другое объяснение на него уже не производит впечатления?