Остров Лосиный Камень, Ладожское озеро. Четверг, 14.05. 3:06
«Но что я мог, Мирка, что я мог сделать? Я не пытаюсь оправдываться – к чему? Но я не знал, да и по сей день не знаю – кто я? У меня не было ничего – ни имени, ни лица, ни дома, ни семьи. Я не знаю, что такое материнская забота и ласка, я даже не знаю своих отца и матери. Кто я, откуда, зачем? Все эти вопросы тревожили, мучили меня в юности, доводили до безумия. А потом смирился, и делал то, на что был натаскан.
Мне тяжело помыслить об иной жизни. Я никогда не смогу представить, как это – жить со своими родителями, а не с приемными, которые лишь пасут тебя, как овечку или барашка с ценной шерстью; как беззаботно и весело (со своими детскими проблемами, конечно) ходят в школу, ссорятся, мирятся и дружат двенадцати-пятнадцатилетние. Тайной за семью печатями для меня навсегда останутся прогул уроков, первая юношеская любовь, ревность, выпускной бал, студенческая жизнь, какое-то ощущение свободы и избавления от опеки родителей. Такие мелкие, простые и тихие радости – они недоступны были мне!
Когда другие дружили, ссорились и мирились, я был замкнут в узком – и в чем-то даже самодостаточном – мирке спецшколы, где не было никого, кроме меня и трех-четырех человек, которые денно и нощно оттачивали мой ум и тело. Сверстники неумело дрались или изучали боевые искусства, чтобы эффектно дать обидчику в глаз – я шлифовал технику наиболее эффективного выведения противника из строя, убийства одним коротким незаметным движением. Вместо свиданий, неумелых поцелуев и ревности я изучал всевозможное оружие, какое только мог использовать: от меча, ножа и сабли до зубочистки, пластмассовой расчески или хитро свернутой денежной купюры; от артиллерийского орудия, пулемета и пистолета до лука, пращи и рогатки.
Девять лет, Мирка, девять лет! Временами это был ад, казавшийся раем; временами – рай, казавшийся адом. Почти все девять лет моим миром были одиночная келья – три на три метра, – стрельбище, зал борьбы и классная комната, да ограниченные участки тайги, где я учился маскироваться, выживать или находить засады противника, в мою память вбили подробнейшие карты десятков областей, сотен крупных и мелких городов, их подземных и наземных коммуникаций.
И лишь на девятом году обучения я ненадолго покидал школу, увидел мир во всем его многообразии, увидел новые лица людей, которых я не знал. Только теперь я начал понимать, что такая система воспитания и обучения была обусловлена не соображениями секретности, а совсем другими – нас приучали к одиночеству. И, надо сказать, весьма успешно. Плюс ко всему, нас, аномалов, старательно изолировали друг от друга…»