Завидович ворковал родственникам. Родственники слушали замкнуто; "только посмейте… последнюю волю отца…" злобно отвечал желчный, худой мужчина, сын, с ненавистью озирая доброхотов литературного мира. Семья в этой распре обнаружила подготовленное единство. (Заговор. Группа.)
– Вот что, – объявил позабытый на отшибе старик Баранов. – Если вы его сейчас не отдадите согласно завещанию, то у меня заготовлены письма во все инстанции и в западные консульства. С указанием фамилий и деталей и текстом письма. Устраивает?
Похоже, это было правдой, черт ему сейчас не брат, чего ему бояться, пенсионеру, как его прищучишь?
Матерый литературный волк, опытный интриган и предусмотрительный боец Водоватов с треском выигрывал свой посмертный раунд.
– А вам бы помолчать, – брезгливо уронил Темин. – Продались за две тысячи, и теперь счастливы, что их получили. О вашем поведении сообщат куда следует, придется отвечать. Продажный циник…
Старичок коротко просеменил к Темину и с чудной ловкостью всадил ему пощечину. По массивной выскобленной щеке шлепнуло сыро и звучно. Темин выдохнул и закрыл щеку. Старичок любовно потрепал покойнику плечо, рек:
– Молодец, Сенька! По Сеньке шапка! Прощай, до встречи! – и поцеловал в губы. От дверей бросил санитарам: – Давайте ребята, давайте!
На лестнице попыхивало побулькивало обсуждение: что плюнул в лицо, подлец; что двурушник, главное зло не разглядели, гнать надо было: нет, все-таки сошел с ума, а экспертиза липовая, да и знаете же наших горе-психиатров; но как допустили, не прервали, гипноз какой-то, растерялись; что, а все-таки молодец, но так высказывались немногие малоосторожные, малоопытные; а больше народ все был тертый, осмотрительный, и фразы преобладали нейтрально-неодобрительные. Поглядывали на двери и часы. Санитары вынесли гроб. Им помогали сын и нестарый родственник.
Все внимательно проследили в стрельчатое окно на площадке, как гроб задвинули в больничный «рафик» и укатили.
Баранов – старичок отдулся, раздернул воротничок с галстуком и покрутил шеей. Он был здесь сам по себе: отдельный как бы и не обращающий на себя ничьего внимания.
У перил курила своим кружком шестерка "молодых". Старичок примерился взглядом к лысеющему, лет тридцати пяти, вполне простецкого обличья. – Эй, мальчик, – сказал он. – Выпить хочешь? – С вами? – немедленно откликнулся тот. – С огромным удовольствием. Старик извлек четвертную.
– Тогда сбегай, голубок, возьми еще, – сказал он. – Как раз уже открылись. Помянем!
***