– Видать, брат к ней из Чуркистана приехал. Из этой, как ее, Бухары. Она еще на прошлой неделе предупреждала.
– Ты же говорил, что до пятницы комната за вами, Вовка?
Волына поднес к носу часы. Было далеко за полночь.
– Уже пятница, зема. По-любому.
– А до какого числа за комнату оплачено?
– В феврале Валерка бабки давал. За декабрь.
– А… – протянул Планшетов. Картина стала более или менее ясной. Последний ответ исчерпывал все вопросы касаемо юридической стороны аренды. Протасова и Волыну выселили. – А где тогда ваши шмотки, чувак? Она их что, тупо выкинула на помойку?
Волына хлопнул себя по лбу, в отчаянии всплеснул руками:
– Твою мать, зема! Я и не подумал! Ну и голова у тебя. Варит, по-любому. Где ж тогда Валеркин чемодан? Е-мое, зема?! Протасов меня казнит!
– Тебя за что? – удивился Планшетов. – Пускай хозяйке предъявы кидает.
– Ей кинешь, зема.
– А где они лежали?
Волына ринулся по проходу между койками, упал на колени, и кряхтя, нырнул под ближайшую.
– Нет! – сокрушался Вовчик мгновением позже. – Бляха-муха, сам погляди!
– Хозяйка забрала, – предположил Планшетов.
– Ну, я ей… – начал Волына, яростно вращая белками.
– Смотри, Вовка, как бы она в ментовку не стукнула.
Зрачки Вовчика расширились от страха:
– И то верно…
На какое-то время Волына потерял способность соображать. В отличие от Планшетова, который сохранял трезвый рассудок.
– Куда они, тогда, спрашивается, подевались, а, Вовка? Родственники, я имею ввиду.
– Не знаю. – Честно признался Вовка. – Видать, на хозяйской стороне. Отмечают.
– Как, интересно, если окна темные? Сколько их человек?
Волына наморщил лоб, подсчитывая.
– Ну, брат, вроде. Жена. И дочери. Хозяйка говорила, на выданье. То есть взрослые, почти. Мол, совсем им в Чуркистане невмоготу стало. Ни работы, ни прохода. Вырванные годы, а не жизнь.
– Могли они на хозяйской половине расположиться? – уточнил прагматичный Планшетов.
– Навряд ли, зема. – Прикинув, сказал Вовчик. – У Ирки в спальне койка. «Та самая, в какую мы с Валеркой метили, а она так, понимаешь, и не пустила». Да у детей ее две кровати. Кухня и коридор. Тесно там. Негде разместиться. И потом, если б они туда все заперлись, зачем шмотки тут кидать?
– Твоя правда, – кивнул Планшетов. – А ты все равно, сходи, разведай.
Молча кивнув, Волына выскользнул за дверь. Как только он ушел, Юрик бегло осмотрел пожитки новых постояльцев. Чемоданы были обтрепанными, ветхими, вещи тоже не блистали новизной. Обыкновенный скарб, который тащат с собой люди скромного достатка, когда перебираются с место на место. Когда их подхватывает Великое Переселение Народов, представляющееся Великим только на страницах учебника истории, а изнутри оказывающееся пропитанным вонью плацкартов и вокзалов, дискомфортом и страхом не найти работу на новом месте. Затем его внимание привлек ридикюль, потертый, но еще вполне добротный. Юрик подумал, что он вполне годится для документов. Его догадка немедленно подтвердилась. Он завладел тремя серпасто-молоткастыми паспортами граждан исчезнувшего с политических карт Союза ССР и одним зеленым Свидетельством о Рождении, из чего сделалось ясно, что младшая девочка беженцев не достигла восемнадцати лет.