Утром директор положил в чемоданчик несколько варёных картофелин и отправился на службу, как раненый солдат идёт на линию огня, однако при этом сохранял гордую и твёрдую поступь, как и подобало потомку непреклонного Кориолана.
Итак, наше короткое, но необходимое отступление вернуло нас к той минуте, когда Ливио Перетти бесцеремонно ворвался в кабинет директора.
* * *
Директор был захвачен врасплох в унизительном положении: он уныло жевал пустую картошку за роскошным письменным столом в стиле “ампир” в ещё более роскошном служебном кабинете, вдоль стен которого стояли кокетливые стулья в стиле “рококо”; сначала он покраснел, потом пожелтел, потом опять покраснел. Возможно, Роберто Тоцци испытывал те же чувства, которые испытывает замужняя женщина, захваченная врасплох в объятиях любовника, — это и стыд, и страх, и безнадёжное сожаление о навеки погубленной чести.
Разумеется, есть картошку, даже в музее Боргезе, не столь глубокое падение, как, например, прелюбодеяние, и будь Роберто Тоцци сыном каменщика или сыном банкира, такой афронт его ничуть не смутил бы. Наоборот, он, наверное, даже подмигнул бы молодому человеку с ухмылкой: “Мне, мол, наплевать!” Но Тоцци был сыном среднего чиновника и всю жизнь ревностно соблюдал катехизис мелкого буржуа; вот почему он был пристыжен и если бы имел слабое сердце, непременно получил бы инфаркт.
Но его несчастья только начинались; в конце концов, можно прожить и без достоинства. Мало ли министров, прослывших взяточниками, продолжает занимать свои кресла как ни в чём не бывало? Расставшись с достоинством, они не расстались ни с креслами, ни с кабинетами, все так же ставят подписи под государственными документами и кротко, словно агнцы божьи, восседают в ложах первого яруса на оперных премьерах. Второй удар был куда страшнее, он вышиб дух из директора и послал его прямо в нокаут.
— Синьор! — вскричал Ливио Перетти. — Бейте тревогу! Украдена “Даная” Корреджо! Кто-то вынул картину из рамы и на её место приколол мою жалкую незаконченную копию! Ради бога, синьор, не медлите, может быть, похититель ещё в музее!
Ливио Перетти стоял на пороге. Казалось, молодой человек не смеет шагнуть вперёд, он даже не заметил, что профессор Тоцци держит в руке очищенную картофелину.
Услышав молодого человека, Тоцци выронил картошку. Потом машинально захлопнул чемоданчик, не спуская глаз с незваного гостя. Лицо его снова покрылось желтизной; два сокрушительных чувства — жгучий стыд и рассыпавшееся в прах достоинство — как две мощные волны, поднялись в его душе и столкнулись друг с другом, разнося все вокруг в щепы.