Они добирались сюда семь дней и ни разу не вышли в эфир. Никто не знает, где они, и если случится им вступить в бой и погибнуть – так никто и не узнает…
Бой – еще не самое худое, – подумал Алексей Иннокентьевич. – Только бы увидеть, как падает убитый вот этой рукой фашист – хотя бы один! – а там и смерть не страшна. Правда, на его счету уже были и испанские, и итальянские, и немецкие фашисты, но то было давно, то сгладилось из памяти и прошло мимо сердца, а теперь стоило ему чуть забыться – и как наяву он ощущал невольные спазмы в горле, когда бережно касался худеньких плеч старшей дочери, и еще как однажды он приехал ее проведать в пионерском лагере, клубнику привез, прямо в магазинном круглом лукошке с лиловыми пятнами от сока, и сколько было радости, как она льнула к нему, чуть ли не выпрашивала ласку – от матери ей перепадало не так уж много… За что ее было расстреливать?..
Алексей Иннокентьевич вошел в часовню. Здесь было темно. Лампада не давала света, а в другом углу так же тускло круглились желтые пятна приборов Сашкиной рации; он для того сюда и забрался, чтобы повыше забросить антенну, но по лицу видно – дело не клеится.
Алексей Иннокентьевич остановился перед распятием. Лицо Спасителя было мрачно и спокойно. За что? Тебе известен этот вопрос: за что? Что ты мне ответишь на это, величайший из провокаторов? – шептал Малахов. – Как оправдаешься? Ведь я не так простодушен, как та доверчивая женщина, которой ты шепнул однажды вместо благодарности: «Марфа, Марфа, ты слишком много беспокоишься, а, собственно, одно только нужно». Ты получил свою плату – тщеславный, самовлюбленный эгоист. Но тебе заплатили за счет моих девочек!..
Он услышал сзади еле слышное бормотание. Обернулся. Бормотал Сашка. Он отложил наушники, подпер щеку здоровенным кулачищем, отсутствующе смотрел куда-то в открытую дверь часовни, и губы его при этом шевелились, и брови…
– О чем ты, Саша?
– Да так… ни о чем… – Он повернул свою добродушную щенячью физиономию и вдруг признался: – «Евгения Онегина» читаю. Глава первая.
– Ну, ты герой! Неужели всю знаешь на память?
– Знаю! – он загордился. – Это нас тот год русачка заставила вызубрить – весь класс. Мы ж под фрицем долго ходили, не знали, когда наши придут. Так она учила: «Перед сном хоть одну страничку на память прочитайте, как „Отче наш“ или „Богородицу“. Чтоб эти слова по сердцу были вырезаны». Очень она за нас боялась. Все повторяла: «Русские вы, русские! Ни на день, ни на минуту этого не забывайте!..» Когда ее фашисты замордовали, знаете, я так плакал, так плакал! Через то и в лес подался…