– А что Липка? – Женщина перестала улыбаться. – Ушла она.
– Как ушла? – не понял Хейдин.
– А так, боярин. Посидела, пока на дворе-то у вас народ был, а как успокоилось все, оделась да и ушла. Я ее не держала, думала, она к тебе пошла.
– Понятно, – Хейдин помрачнел. – А Зарята?
– Спит, яко ангел. Поначалу все как в бреду был, рассказывал, как ты, боярин, не в обиду тебе будет сказано, всех татей один порубал, а потом умаялся, уснул. Проснется, так мы его покормим, али как?
– Покорми, – Хейдин сунул женщине последнюю оставшуюся у него серебряную монету. – Вот, возьми. А куда Липка пошла?
– Благослови тебя Бог, боярин Олекса Бориславич, за щедрость твою великую… А не знаю, куда она пошла. Сказала только, что ей побыть одной надобно. Так и сказала!
Хейдин посмотрел на широкое глуповатое лицо крестьянки. Женщина смотрела на него с подобострастием. Сегодня он стал героем для всей деревни. Но душа его болела, и новость о том, что Липка ушла неведомо куда, еще сильнее разбередила эту боль.
– Добро, – буркнул Хейдин. – Если моя родственница придет, дай знать. Я дома буду.
Во дворе он застал целую делегацию, женщин, пришедших по слову старосты убирать дом и с ними хмельного мужичка с большой корзиной. Увидев Хейдина, мужик снял шапку, начал бить поклоны.
– Прими, боярин-ста, от старосты нашего! – провозгласил мужичок, вручаю ортландцу корзину. – Откушай на здоровье!
В корзине оказался круглый ржаной хлеб, фунта два жареной говядины, лук, чеснок, добрый кусок белорыбицы и кухоль медовухи. Есть Хейдину не хотелось, после всего случившегося даже думать о еде было тошно. А вот мед пришелся кстати. После первых же глотков хмель ударил Хейдину в голову; медовуха оказалась крепкой.
– Тебя как звать? – спросил он мужчика.
– По-православному, али как? – Мужичок снова сорвал с головы шапку. – Когда крестили, Симеоном назвали. А так все Кисляем кличут.
– Пойдем, Симеон Кисляй, выпьешь со мной.
– Господь с тобой, боярин-ста, как же можно?
– Можно, – Хейдин повел оробевшего мужика в дом. – Один пить не приучен…
Хейдин лежал на постели в углу горницы и слушал загадочные шорохи в темных углах. Горница казалась пустой и безжизненной. Бабы прибрались в доме, отмыли кровь со стен и соскребли пропитанную кровью землю на полу, но вернуть прежний уют не получилось. Без Липки и Заряты дом был пуст. В голове ортландца шумело от выпитого меда. Утолив первую жажду, Хейдин потом пил умеренно, больше подливал Кисляю, который опьянел так, что Хейдин сам повел его к воротам, опасаясь, что мужик упадет и замерзнет у Липки во дворе. Потом Кисляй бил поклоны и распевал что-то залихватское, удаляясь от дома по улице и выписывая при этом от плетня до плетня замысловатые кривые. Теперь мужик до самой смерти будет к всеобщему восторгу рассказывать историю о том, как сподобился пить с новгородским боярином. И ему, конечно же, никто никогда не поверит.