– Речь свою ты ведешь, как человек богомольный, духовный.
– Таков и есть, боярин! – Гость ударил себя рукой в грудь, выпятил тощую бороду. – С младости моей от Господа просвещен еси и на путь праведный наставлен. Но за грехи мои наказует меня Господь. Ибо сказано…
– Погоди, погоди… Откуда ты идешь?
– С полудня.[13] А ты, никак, хвор, боярин-ста? Вижу, горячка тебя измотала. Дозволь, я тебя полечу. Знаю я секреты трав и кореньев и веществ земных…
– Лучше отвечай, с чем шел ко мне. Мой воевода сказал, вельми важную весть ты нес.
– Еще какую важную, – Жила остановил взгляд на кубке у постели Радима, сглотнул ком в горле. – Прости дерзость мою, боярин-ста, но не позволишь ли ты мне отпить из твоего кубка меду малость? Шел я по стуже, закоченел весь и едва не застыл насмерть.
Радим усмехнулся.
– То не мед, отвар целебный, – сказал он. – Но коль замерз, так и быть угощу тебя. Млын, вели чего-нито принесть из горячего. Вижу я, пройдоха этот – питух,[14] каких поискать.
– Грешен! – Жила снова ударил себя рукой в грудь, делая вид, что не замечает, с каким гневом смотрит на него старый Яков Млын. – Спаси Христос тебя, боярин, за доброту, за баженье…[15]
Млын, свирепо сопя, вышел вон. Радим еще раз осмотрел гостя. На лазутчика монгольского не похож, скорее на бродягу. Таких вот висляг[16] и в мирное время немало, а уж в войну попадаются они сплошь и рядом.
– Ты, чаю, немало побродил за последние недели, – сказал Радим, – повидал много. Жду, когда сказывать начнешь.
– Уже начинаю, – Жила сделал многозначительную мину, поднял взгляд к потолку, будто желал на бревнах стропил прочитать нужные для своего рассказа слова. – Родом я из этих мест, и предки мои жили тута издревле, еще со времен князя Юрия Долгорукого. Прапрадед мой был родом из Чернигова, но бежал от утеснений половецких и поселился близ Торжка на выселке. Выселок этот есть до сих пор, Узорово прозывается…
– Давай по сути, – нетерпеливо перебил гостя Радим. – Ты о важной вести говорил.
– Говорил, боярин-ста, говорил! Ну так вот, жили мы в Узорове, а потом отец мой женился на вдове в селе Чудов Бор. Это верст двадцать на север от Торжка по серегерскому тракту. Я тогда был дитя малое, годка четыре мне было. А потом отец мой почил во цвете лет. Бог его прибрал к себе, ибо сказано…
– Говори по делу, смерд, – Радим начал злиться. – Длинные твои речи мне ни к чему.
– О деле я говорю, истинный крест! – Жила воодушевился, поскольку вошел слуга с подносом, на котором красовались два объемистых конюха[17] с медом. – С детских лет я был при церкви тамошней в услужении у отца Никодима – царствие ему небесное! Так и писать и читать выучился, и премудрости божественной стал зело изощрен. До сей поры знаю назубок все службы, все кондаки, кафизмы, ирмосы и тропари, хошь сей час пропою от аза до ижицы! Как достиг совершеннолетия, при церкви чудовоборской стал служкой, а там и положен был в дьячки. Когда же четыре года тому отец Никодим в бозе почил, я стал заместо батюшки службу оправлять, как положено по святому канону и чину…