Премьера (Шток) - страница 22

Отец внимательно выслушал. И было что-то такое, очевидно, в моем голосе и в моих глазах, что он вдруг поверил.

Он как-то согнулся. Хотел что-то сказать. Затем встал и ушел в свой курятник.

Ночью он не спал. И я не спал. И мать не спала. Спали только куры в курятнике, не представляя себе близкой своей куриной гибели.

Через год я уехал в Москву. Уехал и отец. Он получил приглашение в Одессу, где только что открылся после пожара оперный театр.

Мать моя осталась одна…

Через сорок один год меня позвал к телефону женский голос.

– Говорит Лиля Арендт. Помнишь такую?

– Да. Помню.

– Ну, как ты живешь?

– Да как тебе сказать…

– Мне бы хотелось повидаться с тобой.

– Мне тоже.

– Я приехала на несколько дней в Москву. Сегодня в Театре Моссовета идет твоя пьеса. Я ее еще не видела. Может быть…

– Хорошо. Я позвоню в театр и закажу места. Ты одна?

– Нет, я приду с подругой.

– Тогда за полчаса до начала у подъезда театра я буду ждать.

– А ты узнаешь меня?

– Думаю, что узнаю.

– Я буду в сером пальто.

Мы встретились. Я легко ее узнал. Она тоже узнала меня. Спросила, не бывал ли я в ее городе.

Подруга гуляла на другой стороне улицы и к нам тактично не подходила.

Я сказал, что с тех пор, как распался наш «Зеленый попугай», я никогда не ходил по той части города, где жила она. Боялся ее встретить. А потом, когда после войны приехал в Харьков, я сразу пошел на ее улицу. Нo там уже было все перестроено. И кладбища не было. Его перенесли в другое место…

– Да, – сказала она, – мы живем сейчас в центре.

Она работает в художественной самодеятельности, но там новый заместитель, ужасный тип, и она дала ему пятьдесят рублей, и неплохо бы мне вмешаться, потому что…

У нее были очень толстые ноги, и была она приятная старая женщина. Впрочем, не очень приятная, потому что молодилась и одновременно злилась.

Без всякой надежды я спросил:

– Ты позвонишь мне завтра?

– Зачем?

– Расскажешь – понравился ли тебе спектакль?

– А ты разве сегодня смотреть не будешь?

– Нет, не могу. Я сегодня вечером занят.

– Хорошо. Позвоню.

Но она не позвонила. Наверно, не понравилась пьеса. Или, может быть, я ей не понравился. Или была занята.

Больше я ее не видел. И по телефону с ней не разговаривал.

Да, так вот о Лиле… Потом, гораздо позднее, после того вечера на кладбище, я полюбил женщину. И очень сильно. И был любим. И был счастлив. И много писал о любви.

Но это было уже совсем другое. Совсем другое. Совсем другое.

За девять месяцев пребывания в этом театре я сыграл множество ролей. В среднем я играл по полторы роли в день. Целой ролью я считаю ту, которую исполнял в мечтах. Половиной роли – ту, которую играл в спектаклях. Это были главным образом массовые сцены. Слова кое-какие я, конечно, произносил. Но до публики они доносились в форме гула, неясных выкриков, пения и стонов. Я, например, шел с хоругвями к Зимнему дворцу и пел «Царю небесный…». Затем быстро надевал шинель, брал винтовку и палил холостыми патронами в народ.