Чем объяснялась вся эта воздушная акробатика, Федосей мог только догадываться. Видимо одна из пуль повредила газовый руль, и яйцо теперь описывало замысловатую спираль, начавшуюся в небе пару верст назад, и неизбежно долженствующую закончится на земле.
Рулить он не мог, отстреливаться тоже и тогда, закрыв глаза, он, изо всех сил упершись в рукоять руля, застывшую в среднем положении, начал толкать её вперёд. Ногой бы упереться – но тесно, не согнуть ногу… От напряжения Федосей закрыл глаза и представил, как кончик застрявшей пули сминается под острой стальной кромкой, сминается и, наконец…
В этот момент яйцо ударилось в стену деревьев и пилота, словно ненужную вещь, вышвырнуло наружу.
Боли он не почувствовал – только стремительное движение. Мир, из только что бело-голубого, стал коричнево-зеленым, взвыл и смолк ветер.
С мокрым хрустом, спиной, Малюков проломил что-то гибкое и хрустящее, зацепился плечом, перевернулся через голову и… остановился.
Несколько мгновений он ждал, что движение продолжится, но все уже кончилось.
Готовый к боли он шевельнулся, но к удивлению своему ничего не почувствовал. Одна рука двигалась, ноги двигались, шея вертелась… Воздух, сжатый в легких для стона легко вышел наружу.
Как ему повезло пилот по настоящему понял только тогда, когда осторожно перевернувшись, и сползши на землю, огляделся.
На его счастье полет профессорского яйца остановил не могучий ствол, что мог помнить бредущих в Сибирь декабристов, и росший в двадцати шагах левее, а всего лишь несколько стоящих друг за другом худосочных стволиков, теперь покореженных и вывернутых с корнем.
Повезло. А если б не вторая рука – то и вовсе все было бы отлично…
Со второй рукой было плохо.
Крови там не было, но о дерево он приложился со всей силы. Ключицу ломило так, что любое движение откликалось болью.
И все-таки он остался жив!
Он подумал, что Икару в такой же примерно ситуации в свое время пришлось гораздо хуже, и приободрился.
Все еще живя последним мгновением падения, Федосей, счастливо улыбнувшись, полной грудью вздохнул. Жив!
Резкий запах сгоревшей смеси, слившись с запахом травы, деревьев и овражной сыростью привел его в себя. Все эти радости могли очень скоро кончиться. Жив-то, конечно, жив, но жив пока!
Он стоял на более-менее ровной площадке, а в десятке шагов от него склон холма уходил вниз. Густые кусты загораживали там все, что можно, не давая взгляду улететь дальше, чем на десять-двадцать метров.
Где-то там, за переплетением ветвей, непременно должны быть люди.
– »Бандиты», – сам себя поправил чекист. – «Только откуда они тут?»