Молва об этих событиях догнала меня. В поезде многие рассказывали, кто что слышал, о пожаре в маленьком домике в больших лопухах.
Когда Чиркова увели, следователь Болотов еще долго сидел, курил сигарету за сигаретой и думал… Думал не о деле, не о Чиркове, не об Инге с бандитами, а так… бог весть о чем. Все как-то смешалось перед его духовным взором, и не сразу ему удалось взять себя в руки и вернуться в свой благополучный дом, к доброй и любящей жене Ангелине.
И главное – ведь ничего, ничего Чирков не сообщил нужного, так желанного Болотову. Павел сидел, раздавленный повестью Чиркова, его голос все еще звучал в ушах, а между тем следствие простаивало. Прибавлялся материал, Чирков с легкостью подписывал протоколы, но куда это все катилось? Куда?
Павел вздохнул и стал собираться. Сегодня был короткий день, ему надо было еще купить подарок младшему ко дню рождения. Обычно чадолюбивый Павел всегда заранее готовился к семейным праздникам, но на этот раз что-то подзабыл, спохватился только сегодня.
Он вышел на заснеженную улицу, пошел дворами к Бутырскому валу.
– Топор, топор, сиди, как вор, и не выглядывай во двор, – услышал он детский голос и смех.
Он оглянулся, но никого не увидел.
– Кто по городу не ходит, тот еще три кона водит!… – услышал он опять за спиной.
«Да– да, -подумал он про себя, на свой лад истолковав детский стишок, – пора брать инициативу. Эдак он меня совсем запутает. Следующий раз – никаких сказок. Имена, места, даты, сообщники. Да-да, пора». И Болотов, скрипя ботинками по заснеженной улице, пошел покупать сыну подарок.
На душе было вовсе не празднично.
Вагончики МЧС, раскинутые цыганским табором по всему периметру бывшего стадиона, замыкали последнюю линию ограждения «мертвой зоны». С одной стороны, это хоть как-то предохраняло отдыхавших в них работников от копоти и пепла, но с другой – создавало просто вавилонское столпотворение. Казалось, сюда, на место происшествия, каждый день сбегался весь город. Впрочем, куда же этим несчастным оставалось податься? Здесь обрывалась та единственная ниточка, которая еще хоть как-то связывала многих со своими ушедшими близкими. Здесь убитые горем родственники обменивались своим отчаянием, не боясь кого-то «нагрузить», здесь они могли плакать, стенать, устраивать истерики и жалеть соседа, которому еще хуже, чем тебе. Этот страшный котлован отныне становился «черной дырой», которая засасывала тех, кто так или иначе был причастен к трагедии. Они проводили здесь на безжалостном морозе и ночи, не умея успокоиться и заснуть, в сотый раз в деталях вспоминая тот день, когда они успели бы еще остановить своего сына, мужа, брата, сестру от рокового шага. И именно здесь, у этого проклятого места, они силились понять жестокие, необъяснимые законы бытия.