– Своим выступлением на симпозиуме в Гармише вы фактически сорвали мероприятие, санкционированное высшими руководителями четырех стран, в том числе и лично Президентом России.
– Вот как? – удивился Турецкий. – Я этого не знал.
– А если бы знали? Придержали бы свой язык?
Турецкий подумал и твердо ответил:
– Нет.
– Ваша безответственность поразительна!
– Вас неправильно информировали, – возразил Турецкий. – Я всего лишь высказал свои соображения о том, что работа симпозиума пошла по принципиально неправильному пути.
– Вы были обязаны согласовать свое выступление с руководителем российской делегации.
– Регламент симпозиума предусматривал свободный обмен мнениями. Я просто воспользовался своим правом.
– Тем не менее после вашего выступления симпозиум был прерван на день раньше намеченного срока.
– Это говорит лишь о том, что мои доводы многим показались убедительными. В том числе и мистеру Реддвею. По его просьбе я изложил тезисы своего выступления письменно. Они были размножены и вручены всем руководителям делегаций.
– Почему я ничего не знаю о ваших тезисах?
– Вопрос не ко мне, – ответил Турецкий. – Но вот они.
Он положил перед генеральным прокурором три машинописные страницы, над которыми просидел почти всю минувшую ночь, стараясь сделать текст как можно более кратким и убедительным. Это была докладная записка, адресованная Президенту России и секретарю Совета Безопасности.
Генеральный прокурор внимательно проглядел и не без иронии поинтересовался:
– Вы уверены, что они будут это читать?
– Не очень на это рассчитываю, – признался Турецкий. – Для меня важно было это написать. Могу только надеяться, что мою докладную записку прочитает кто-нибудь из людей, полномочных принимать ответственные государственные решения.
– До выяснения всех обстоятельств дела я буду вынужден отстранить вас от работы.
– В этом нет необходимости. – Турецкий положил на стол генерального прокурора заявление об увольнении по собственному желанию, загодя приготовленное на случай, если разговор примет именно такой крутой оборот.
Генеральный прокурор нахмурился.
– Вы в самом деле хотите уволиться из прокуратуры?
– Нет. Но этого, как я понимаю, хотите вы.
Генеральный надолго задумался. Наконец сказал:
– Я дам вам знать о своем решении. А сейчас не смею вас больше задерживать.
Турецкий встал.
– Подожди меня в моем кабинете, – обратился к нему Меркулов. Они уже лет пятнадцать, если не больше, были друг с другом на «ты», но сейчас, в напряженной атмосфере кабинета генерального прокурора, нескрываемо дружелюбное меркуловское «подожди» могло означать лишь одно: если для Турецкого этот тяжелый разговор закончен, то для генерального вторая половина его еще впереди – и она вряд ли будет намного легче.