– Позовите Сесила. И сопровождайте нас в парламент. Я произнесу прекрасную речь, а потом вы останетесь, чтобы объяснить всем собравшимся там идиотам, что у меня связаны руки и я не могу вступить в брак, пока жив этот Тревани. Но имени его не называйте, Ди. Скажите, что я озабочена столь долгим его отсутствием, но сообщу им обо всем, как только соберусь с мыслями.
Она задержалась на ступеньке кареты. Движением подбородка сначала указала на колючее диковинное растение, а потом на письмо Тревани:
– Да, и пожалуйста, Ди, отдайте эту дрянь моей камеристке. Я займусь ею позднее.
Действительно, королевская речь в парламенте была превосходной. Елизавета стояла, опустив голову, всем своим видом зависимой женщины выражая стремление с готовностью подчиниться этому собранию самых могущественных людей. В свою очередь, они делали все возможное для того, чтобы и овцы были целы, и волки сыты, заботясь о благе королевства, не забывая о благе собственном. Она прислушивалась к их доводам в пользу брака и терпеливо выслушивала объяснения о том, что ее отказ родить наследника английского трона создаст угрозу мирному престолонаследию в этой стране. Под конец дебатов она снова встала и заговорила так тихо, что все были вынуждены соблюдать полную тишину, чтобы слышать ее слова.
– Я повторяю еще раз: я вступлю в брак, как только смогу… если Бог не возьмет к себе того, за кого я намерена выйти замуж… – Она помолчала с видом женщины, приподнявшей завесу над величайшей тайной. – Или меня. – Ее лицо на мгновение озарила улыбка, словно она считала себя простой смертной. Потом она глубоко вздохнула и повернулась к Ди. Лицо ее стало настолько непроницаемым, что ни один из присутствующих мужчин не мог сомневаться в том, что она умолчала о большем, чем высказала, и что Джон Ди мог бы дать более пространное объяснение при условии, если от него этого потребуют. – Или же если не возникнет какое-нибудь другое значительное препятствие…
Преград было много, судя по сдержанной речи кроткой, слабой женщины, тщетно старавшейся справиться с волнением. Это была уловка, к которой она давно собиралась прибегнуть. Никто, кроме Ди, не сидел достаточно близко к ней, чтобы видеть, что ни одна слезинка не затуманила этих холодных серых глаз. А когда она поднесла к губам кружевной платочек, то сделала это не для того, чтобы унять слезы, но чтобы скрыть появившуюся на лице торжествующую улыбку победителя, ибо Елизавета Тюдор еще раз одержала победу.
Глориана так и не забрала свое белье с той полянки.
Она вспомнила об этом, когда фургон, переваливаясь с боку на бок, уже катился по равнине к ее ранчо. Она оставила на краю аризонскои пустыни свою непреклонность – о небо! – свою девственность… Что уж тут сокрушаться о сорочке и нижних юбках! Все в ней окаменело, и, судя по ее виду, можно было подумать, что она погрузилась в тяжелые мысли о том, чтобы воздвигнуть гранитный памятник на том месте, где она в последний раз чувствовала себя живым существом.