– Это земля моей дамы, и я прикончу каждого, кто попытается посягнуть на ее собственность.
Данте решил, что, возможно, в мозгах этих людей гнездилась какая-нибудь коровья болезнь, потому что им, казалось, потребовалась целая вечность, чтобы вдуматься в его слова. Действительно, они словно попытались их разжевать, а потом вытерли с подбородков какое-то вонючее вещество, напоминая коров, которые пускают слюни, наслаждаясь своей жвачкой. Данте было трудно сохранять воинственность при таком равнодушии к его угрозам. Когда один из ковбоев наконец заговорил, в его словах не оказалось ничего дерзкого и вызывающего.
– Скажи, хозяин, уж не цирковой ли это фургон? Все восемь голов, а за ними и голова Данте как одна оглянулись на фургон Глорианы. Данте проклинал художника, так искусно изобразившего великолепие Глорианы на стенках злосчастного фургона. С одного угла к себе манило ее улыбающееся лицо. На другом углу она красовалась с надутыми очаровательными губками. Посередине Глориана была изображена с троекратным увеличением, раскинувшаяся в соблазнительной позе, с пышной грудью, словно вырывавшейся наружу.
Она открыла небольшое окошко и ухитрилась высунуться из него наполовину. Эти усилия обошлись ей в несколько головных шпилек и грозили тем, что разорвется по швам платье, которое так натянулось на груди, что ее вид по своей смелостил соблазнительности соперничал с изображением на стенке фургона. Золотисто-рыжие волосы развевались по ветру, и Данте даже на таком расстоянии казалось, что он чувствует жар ее изумрудного взгляда.
– Клянусь Богом, это цирковой фургон, – восхищался главарь ковбоев. Он наклонил голову к Данте: – Не хотите ли вы сказать, что в этом фургоне прячется Глори Карлайл?
– Ее зовут Глориана.
– Да, черт побери. А меня Питер Хенли. Я ее сосед.
С возгласами восхищения Питер и его люди развернули лошадей и направились к фургону. Данте не оставалось ничего другого, как последовать за ними, – унизительное положение для того, кто старался произвести впечатление на свою даму готовностью защищать ее до последней капли крови.
– Глори! Глори Карлайл! Это вы?
Глориана перестала рваться из окошка. Она взглянула на Данте, а потом перенесла свою блистательную улыбку на Питера Хенли.
– Послушать вас, так вы меня ждали, ковбой. Питер соскочил с лошади с такой непринужденной ловкостью, которой мог позавидовать и сам Данте. Приветствуя Глориану, он снял шляпу и улыбнулся ей.
– Мэм, теперь, когда я вас увидел, я должен вам сказать, что ждал вас всю жизнь.