Он тоже не мог этого сделать. Даже когда он просто стоял на кромке обрыва в ущелье, Данте чувствовал себя почти парализованным; он никогда не смог бы заставить свое неповоротливое, огромное тело пройти над этой зиявшей пропастью.
Солнце поднималось все выше, глядя своим немигающим оком на потерпевшего неудачу Данте. Скоро бандиты Ножа Мясника начнут выползать из своего логова. Если хоть один из них, появившись в долине, случайно заметит натянутую над ущельем веревку, эти убийцы тут же полезут на гору, чтобы окончательно разрушить их план.
Данте залила волна горькой злости. Ему захотелось опуститься на колени рядом с Мод и, как она, уткнуться в ствол сосны. Он был так близко у цели, используя все мыслимые средства лишь для того, чтобы все сорвалось из-за нескольких дюймов. Никто, кроме разве что какого-нибудь колдуна, не мог подорвать динамит с этой стороны ущелья.
Но ведь у камня лежал сверток с зажигательным зеркалом, в незапамятные времена принадлежавшим давно умершему фокуснику, совавшему всюду свой нос. Вспышки света от зеркал были здесь настолько обычной деталью пейзажа, что на них вообще никто не обращал внимания.
Над головой Данте висело раскаленное докрасна солнце, превращавшее в струйки пара последние капли росы, задержавшиеся на иголках сосны. Отраженный на противоположную сторону ущелья луч вполне мог бы поджечь запал. Но воздействие на древнее зеркало такого палящего, просто немилосердного солнечного света могло его разрушить, навсегда покончив с надеждой Данте вернуться в свою эпоху.
– Мистер Блу, помогите Мод и начинайте спускаться с горы.
Данте кинулся к зеркалу.
Интерлюдия
Уайтхоллский дворец, Лондон, 1603 год
Джон Ди размышлял, глядя на свою королеву.
Семьдесят лет жизни унесли ее красоту. Специальный белый миндальный крем больше не скрывал разрушительного воздействия времени на ее морщинистом лице, что было видно даже издали. На фоне противоестественной бледности фальшивые оранжевые локоны ее парика казались еще более яркими, чем раньше. Он понимал, что она не позволяла себе улыбнуться, боясь обнажить всегда так беспокоившие ее гнилые зубы.
И все же он смотрел на нее и находил самой красивой из всех эту храбрую, неукротимую женщину, которая осмелилась править королевством одна.
– Глориана, – шептал он, – волшебная королева.
Она не замечала его, верная своей привычке. Но на этот раз он не обиделся. Она почувствовала себя глубоко несчастной с того самого дня, когда отечность ее рук вынудила докторов объявить ей о необходимости снять с пальца королевское кольцо. И теперь она сидела, уставившись себе в колени, на которых лежали ее сплетенные, раздутые пальцы, когда-то сводившие с ума мир своим утонченным изяществом.