Ибо точно так же, около двух с половиной веков тому назад, мадам де Монтеспан лежала в качестве алтаря перед аббатом Гибуром, надеясь воскресить остывающую страсть ее царственного любовника. И ей это удалось.
Робин Уэбстер начал служить мессу, бормоча латинские молитвы, как предписывал ритуал. Я двигалась из стороны в сторону, размахивая кадилом и преклоняя колени. Это была самая настоящая месса, которую служили ради обмана. Только когда плоть станет хлебом, а кровь – вином, могла начаться дикая оргия почитания Сатаны, которая через полчаса превратит комнату в свинарник. А пока что молитвы истинному Богу следовали одна за другой, и я, двигаясь от одного края алтаря к другому, видела мой золотой браслет, поблескивающий на запястье Эвелин Девениш и темное пятно лака на ее ладони. Я вспомнила, что Эвелин назвала себя суеверной, прося у меня браслет, и сейчас она и впрямь вернулась к самому древнему суеверию в мире, согласно которому если в этот момент на ней будет что-нибудь, принадлежащее мне, то вся моя притягательная сила перейдет к ней. С приближением кульминации тело Эвелин начало дрожать, глаза открылись, устремив взгляд на Адониса, а изо рта стали вырываться сдавленные крики, похожие на стоны раненого зверя. Робин Уэбстер взял чашу, поднял ее над головой, а затем поставил ее между грудями Эвелин и склонился над ней, шаря в рукаве. Крики перешли в протяжный вой, судороги сотрясали Эвелин с головы до ног, из горла вырвалось хриплое бульканье, потом ее тело расслабилось, вновь став неподвижным. Робин опять поднял чашу, и бормотанье в комнате прекратилось. Обернуться я не могла, но была уверена, что все собравшиеся окаменели от ужаса. Я стояла слева от ног Эвелин, и спина Робина Уэбстера не давала мне что-либо увидеть. Он поднял чашу в третий раз, и публика зашуршала, как кукуруза на ветру. Бормотанье становилось все громче, казалось все более истеричным. Робин наклонился с чашей в руке, и я услышала, как в нее вливаемся жидкость. Внезапно какая-то женщина громко закричала, послышались звуки отодвигаемых стульев, но шум перекрывал торжествующий голос Робина Уэбстера, протягивающего руки с чашей между ладонями к изображению Адониса: «Приветствуй же тех, кто тебе поклоняется! Ты получил жертву, достойную тебя! Явись!»
Но тут послышался еще более громкий голос, который произнес только одно слово: «Убийство!»
Робин Уэбстер повернулся к залу, и я увидела, что прямо над сердцем Эвелин Девениш торчит рукоятка ножа, а грудь ее покрыта кровью. Чувствуя, как меня захлестывает людской водоворот, я услышала чей-то властный голос. «Заприте дверь! Никто не должен выходить отсюда!»