С треском разлетелось окно, и Крячко заорал "Всем стоять! Милиция! Оружие на пол!", в доме с грохотом упало что-то тяжелое, и тут же один за другим застучали пистолетные выстрелы – бах! бах! бах! бах! – кто-то сознательно и хладнокровно расстреливал обойму, надеясь, что какая-то из пуль найдет в темноте свою цель.
Гуров позволить себе этого не мог, а поэтому, дождавшись, когда у стрелявшего кончится обойма, в этот краткий миг тишины метнулся через порог и, упав на пол, откатился подальше от двери. Он держал в вытянутой руке пистолет и гадал, где в этом чертовом доме находится ближайший выключатель.
В противоположном углу брякнула об пол пустая обойма, и Гуров, ориентируясь на этот звук, выстрелил – не на поражение, а скорее в потолок, чтобы просто обозначить серьезность своих намерений. После выстрела он сразу сменил позицию, но едва не поплатился, потому что невидимый стрелок с удивительной последовательностью впечатал четыре пули подряд в тот сектор, где мог находиться Гуров. Последняя пуля вздыбила паркет совсем рядом с головой Гурова, и он мысленно похвалил своего противника за удивительную смышленость. "А ведь профессионал, – подумал он. – Пожалуй, тот самый, которого мы ищем". Но дольше размышлять было некогда, потому что из коридора, натыкаясь на какую-то мебель, ворвался Крячко и заорал дурным голосом: "Всех положу, падлы! Шакалы паршивые, мать вашу!" Он тоже шарахнул в потолок из пистолета.
Но в ответ не прозвучало больше ни одного выстрела. Гуров услышал, как в глубине комнаты хлопнула дверь, и понял, что стрелок ушел в другое помещение.
– Я здесь! – окликнул он Крячко, вскакивая на ноги. – Все в порядке. Включи свет!
Крячко понял все с полуслова и вскоре щелкнул выключателем. Вспыхнула люстра под потолком и залила ярким светом большую комнату, вид которой мог бы вызвать у случайного человека содрогание. Посреди комнаты лежал труп молодой женщины, а рядом с ним – тело мужчины, в котором Гуров без труда опознал Давыдова. Он бросился к нему и, обхватив за плечи, повернул к себе лицом.
Лицо Давыдова, бледное и незнакомое, кривилось от боли и предчувствия близкой смерти. На бледно-голубой рубашке темнели два багровых пятна – кровь все еще сочилась и жадно впитывалась в тонкую ткань. Давыдов с трудом дышал, распахивая рот, как рыба, выхваченная из воды. Но потом его глаза вдруг прояснились, и он в упор посмотрел на Гурова.
– Все в порядке, – сказал тот. – Сейчас мы вызовем «Скорую», и вам помогут.
– Уже нет, – пробормотал Давыдов. – Он прав был. Все мы на самом деле не хотим жить. И я не хочу. Не надо "Скорую".